Друзья из Сары-Тепе - Самуэлла Иосифовна Фингарет

Волнуются, кричат. Посреди площади большой костёр горит.

К нему женщины подходят, одна за другой. Срывают с себя паранджу и в огонь бросают. А лица у них такие счастливые, такие гордые. Назад идут — походка лёгкая, будто тяжёлый груз с плеч сбросили. Ведь паранджа была знаком рабства. Женщина считалась рабыней сначала отца, потом мужа. Для неё всё было запретным — и веселье, и радость. Ни петь, ни смеяться, даже говорить громко при посторонних нельзя. Лицо открыть — нельзя, на мир взглянуть — нельзя. Перед глазами всегда должна быть чёрная сетка чачвана.

— Апа, Анзират Зиямовна, скажите, пожалуйста, что это за сетка такая? — закричал Севка. — Ко мне в Ленинграде одна девчонка приставала, про сетку спрашивала и про то, как паранджу носили.

— Сетка — чачван называется. Её из конских волос плели. Чачваном лицо закрывали. А паранджу на голову накидывали. Паранджа — вроде халата, только руки в рукава не продевали, рукава на спине болтались. У богатых паранджа из шёлка делалась, у бедных — из ситца, а смысл один.

Увидела я этот костёр, в котором паранджи да чачваны корёжились, приехала домой и свою паранджу сожгла. Первая в городе с открытым лицом появилась. Отец меня чуть не убил, мать плакала. Старики на улице плевали мне вслед. А я и подружек уговорила, вскоре и они лица открыли.

— А вы, значит, первая?

— Первая.

Вот это апа! Собственные корреспонденты не дремали — их шариковые ручки так и носились по листам блокнотов. Саттар Кариев фотографировал апу и то место, где когда-то горели паранджи. Там сейчас стояли чернокожие туристы и, задрав головы, изучали что-то находящееся наверху.

— Ну а теперь в пары, — сказала Гульчехра Хасановна, — нам ещё в Шахи-Зинда успеть надо.

— Где Анвар Уйгунов? — спросила апа, когда все разобрались по парам. Посмотрели — Анвара нет.

У Гульчехры Хасановны округлились глаза. Ребята притихли. Стало слышно, как экскурсовод говорила группе туркменов, прибывших из песков Каракума: «Медресе Улугбека было разрушено. В годы советской власти провели значительные работы по его реставрации; в частности, был восстановлен юго-западный минарет, рухнувший в тысяча восемьсот семидесятом году».

— Давайте покричим, — сказала Гульчехра Хасановна. — Раз, два, три.

— Уй-гу-нов! Ан-вар!

Туркмены в высоких лохматых шапках обернулись и все, как один, принялись улыбаться.

— Тише, — недовольно сказала экскурсовод. — Регистан не место для хоровых упражнений.

— Сделаем так, — сказала Гульчехра Хасановна. — Саттар и Юз берутся за руки и прочёсывают Регистан у медресе Шер-дор. Катя, Карим и Сева — около Улугбека, а я обегу площадь. Остальным стоять как вкопанным и слушать рассказы Анзират Зиямовны.

Поисковые отряды побежали в указанном направлении.

— Операция «Улугбек»! — орал Севка, проталкиваясь сквозь толпу.

Операция удалась. В тени того самого минарета, который рухнул и был восстановлен, Анвар разговаривал с каким-то мужчиной. Увидев ребят, Анвар побежал навстречу, словно только и ждал их появления. Мужчина зашагал в противоположную сторону, «придерживаясь тени», как сказал потом Севка.

— Это был Пятнистый, — тоже потом сказала Катька.

— Как ты могла его узнать, ведь он стоял спиной? — усомнился Карим.

— Узнала, потому что терпеть его не могу.

— Убедительно. Таким показаниям можно верить, — сказал Севка.

Этот разговор произошёл в Шахи-Зинда[20], среди усыпальниц самаркандской знати. Здесь было тихо и никто не мешал. Усыпальницы, казалось, уснули, прикорнув под высокими шапками куполов. Ребристые купола были одного цвета с небом — синие-синие. Разноцветные изразцы стен мерцали в лучах закатного солнца. В общем, обстановка для разговора была подходящей.

А когда они притащили Анвара… ну и досталось же ему! Ребята ещё не видели Гульчехру Хасановну такой сердитой, но всё равно Анвару никто не сочувствовал, ведь он нарушил основное правило поездки: «Без разрешения никто никуда не отходит».

Глава X

Следующее утро четвёртый «Б» встретил в четырёх километрах от города, у подножия кремнистого холма. Холм напоминал остров, возвышающийся среди зелёного моря садов и полей. Широкий горизонт открывался отсюда, и потому здесь была возведена знаменитая обсерватория.

— Улугбек решил заново произвести наблюдения над всеми светилами, составить новые астрономические карты и таблицы, — говорил экскурсовод.

Четвёртый «Б» внимательно слушал.

— До наших дней дошли остатки обсерватории с частью дуги огромного астрономического инструмента — пятидесятиметрового квадранта.

Раскопан квадрант в тысяча девятьсот восьмом году русским учёным Вяткиным, одним из первых исследователей Средней Азии.

— Смотрите, — шепнула Катька Кариму и Севке, — этот опять здесь.

Мальчики осторожно повернули головы — внизу за деревом стоял Пятнистый.

— Пришёл посмотреть обсерваторию. Мало разве здесь народу?

— Зачем он прячется?

Можно было подумать, что Пятнистый услышал их разговор. Он не спеша отделился от дерева и, нисколько не прячась, пошёл по тропинке, огибающей холм.

— Посмотрите на Анварку, — снова шепнула Катька.

Она всегда умудрялась всё видеть.

Анвар действительно вёл себя странно. Он крутил головой и перебирал ногами, словно кто-то дёргал его за верёвку. Потом выбрался из толпы ребят, подошёл к Гульчехре Хасановне, сказал ей что-то и прямо с места бросился бежать за холм.

Времени терять было нельзя.

— Гульчехра Хасановна, можно мне отойти? — спросил Севка громко. Экскурсовод замолчал, а ребята зашикали. Но Севка не стал дожидаться выговора и побежал за Анваром. Он примчался как раз в тот момент, когда Пятнистый протянул Анварке сложенный вчетверо лист бумаги и серебряный рубль. То и другое Анварка сунул в карман, а Пятнистый пошёл дальше и скоро скрылся за кустами.

— Что он дал тебе? — спросил Севка, вырастая перед Анваром.

— Откуда ты взялся? Ничего не дал.

— Я видел, он дал тебе записку.

— Ври больше, ничего ты не видел.

Севка понимал, что он не имеет права приставать к Анвару. Мало ли кто кому пишет и с кем передаёт письма. Но в его голове вертелись два слова: «Операция „Улугбек“», — поэтому он продолжал настаивать:

— Слушай, тебе дали серебряный рубль, чтобы ты передал записку, а я дам тебе бумажный рубль, если ты мне её покажешь.

— Эх, правду говорят: «Глаз злодея в засаде на тебя». — Анварка попытался проскочить мимо Севки, но тот загородил ему дорогу.

— Ещё отдам свой перочинный нож с тремя лезвиями, отвёрткой и шилом. Ты только покажи мне записку, я её не возьму. Прочитаю и верну обратно.