Друзья из Сары-Тепе - Самуэлла Иосифовна Фингарет

А у нас разве эту шушеру не любят?

— Любят, да не так. Вот смотрите, у вас один ребёнок, у моих мамы с папой — один, у Бориса Яковлевича, правда, два, зато у Татьяны Васильевны ни одного. В нашем ленинградском классе, кого ни возьми, у всех по одному брату или сестре, или вообще нет. А в нашем узбекском классе у всех помногу: у Тони-Сони — шесть, у Анварки — три, у старосты Юза — четыре, у хвастуна Саттара — шесть, у Хадии — три, а у Карима — целых восемь, его мама так и говорит: «мой отряд».

— А у Кати Усовой?

— У Катьки никого. Но она не виновата. У неё мамы не стало, когда Катька была совсем маленькая. Поэтому Катька такая гордая — боится: вдруг её жалеть будут.

— Да, — сказал Борис Яковлевич, — любовь к детям — одна из замечательных черт Востока. Кстати, Всеволод, твоя напарница нашла сегодня почти целый сосуд с надписью. Даритель просит ниспослать ему большое потомство.

— Надпись выполнена кхароштхи? — небрежно спросил Севка.

— Кхароштхи. А сосуд местный — новое доказательство культурных связей Узбекистана и Индии.

— И ещё, — сказал Севка. — Раз местные жители умели писать не только по-кушански, но и по-индийски — значит, они были образованными и знали иностранные языки.

— Молодец, Всеволод. Мыслишь, как археолог.

Глава VIII

Не все жители Кушанского царства были учёными. Далеко не все знали не только индийскую, но хотя бы кушанскую письменность настолько, чтобы написать собственное имя. Говоря попросту, значительное большинство населения было неграмотным. Однако и эти неграмотные люди оставляли свои «автографы» в Сары-Тепе. Каким образом? Они окрашивали руку красной краской и, растопырив пальцы, прикладывали ладонь к стене. Таких «отпечатков пальцев» было в монастыре несметное множество. Они портили рисунок орнамента или мешали прочитать и без того едва различимую надпись. Но однажды «рука» помогла найти новый подземный ход.

От коридора, где работали Нина Георгиевна и Севка, отходил небольшой тупичок. Он был окрашен в чёрный цвет. Орнаментов не было — может быть, поэтому древние любители автографов использовали его особенно охотно.

Целый лес «рук» вздымался кверху на всём протяжении продольных стен. Словно множество невидимых людей единодушно голосовали «за». На торцовой стене «рук» не было.

— Очень странная ниша, — сказал Борис Яковлевич, когда в одно из воскресений у него нашлась свободная минутка и он «зашёл в гости» к Нине Георгиевне и Севке. — Очень странная, — повторил он задумчиво. — Совершенно не характерная… Совершенно непонятная… Слишком широкая… слишком глубокая… Хоп! Нашёл! Поздняя забутовка[18] — замурованный ход! И как это я сразу не догадался!

— Не вижу, что дало тебе повод догадаться сейчас? — спросила Нина Георгиевна.

— А вот смотри, у последней «руки» торцовая стена срезала кончик мизинца. Значит, поставили стенку позже, чем отпечатали «руку».

— И то. Как же это я не заметила? Да и Лёня хорош — пять раз стену фотографировал.

— Вот ты в наказание и заставь его расчистить пол в тупике. Дам ему дедушку Юсуфа, пусть вдвоём уберут надувной песок.

— Я им помогу, — сказал Севка.

— Хоп.

Легко сказать — расчистить пол. Хоть тупичок и небольшой — два метра в длину, полтора в ширину, — но песка надуло столько, что уровень пола повысился чуть ли не на метр, и надо было вынести три кубометра земли. Как за короткий срок справиться с подобной задачей? Нина Георгиевна думать не стала, ушла к своим рабочим.

А Лёня думал, думал и придумал.

— Вот что, старик, — сказал он Севке, — давай рассуждать согласно правилам логики. Что нас с тобой интересует в этом коридоре?

— Замурованный проём.

— Что мы хотим с ним сделать?

— Размуровать.

— Правильно. Но сначала забутовку надо расчистить, сфотографировать, замерить и сделать всю прочую археологическую муру. Так что давай сначала освободим торец, а там посмотрим.

Стали работать в три лопаты: Лёня отбрасывал песок от торца, дедушка Юсуф перекидывал песок дальше, Севка помогал и тому и другому.

Не прошло и пятнадцати минут, как Лёня свистнул. Юсуф и Севка бросились к нему. Было от чего засвистать — забутовка шла не до конца. Она не доходила до первоначального пола и обрывалась на середине толщи надувного песка.

Между ней и полом образовывалась щель, достаточно большая, чтобы сквозь неё мог пролезть не очень толстый человек.

— Старик, иди за дядь-Борей.

Когда Бориса Яковлевича удалось оторвать от каких-то дел и привести к забутовке, песок около неё был уже убран.

— Любопытно, — сказал Борис Яковлевич, осмотрев щель. — Однако этот кошачий лаз отнюдь не рассчитан на человека моей комплекции.

— Я пролезу, — сказал Лёня.

— И я, — сказал Севка.

— Нет, — возразил Борис Яковлевич. — Неизвестно, что там, за этой стеной. Первым полезу я.

— Чур, я третьим, — сказал Севка, считая неудобным опережать Лёню.

— Вы полезете только в том случае, если я позволю.

— Хоп, — уныло сказали Севка и Лёня.

Дедушка Юсуф расширил лаз, и Борис Яковлевич нырнул в чёрный проём.

— Что там? — Лёня и Севка одновременно просунули головы в щель и чуть не стукнулись лбами.

— Ничего особенного. Длинный коридор. Конца не видно. Приток воздуха есть. Стены покрыты чёрной краской, всюду «руки».

— Можно?

— Давайте. Только фонарики возьмите. Дедушка Юсуф пусть сторожит вход, никому ничего не говорит и никого не пускает.

Втроём они пошли по бесконечно длинному коридору — первым шёл Борис Яковлевич, вторым Севка, Лёня был замыкающим. Фонарик Бориса Яковлевича скользил по правой стене и по потолочному своду. Лёня просматривал левую стену. Севка светил под ноги. Пол был чистым, без надувного песка; на чёрных, словно бархатных стенах алели отпечатки кроваво-красных рук.

Сначала руки были наляпаны густо, потом реже, потом пропали.

— На редкость бездарный коридор, — сказал Лёня, — ни росписей, ни надписей.

— Очевидно, его использовали только для связи с другими помещениями монастыря.

— Куда же мы выйдем?

— Скоро станет ясно.

Голоса Бориса Яковлевича и Лёни звучали приглушённо, таинственно. Севке казалось, что свод прибивает звуки к земле, они стелются на полу, плывут на луче его фонаря. Вдруг луч вздрогнул, словно споткнулся, а Севка замер на месте.

Поперёк коридора лежал скелет, страшный, со скрюченными руками. Провалы чёрных глазниц уставились прямо на археологов. У Севки даже дух захватило от такой встречи. А Борис Яковлевич уже склонился над мертвецом.

— Кто ты, приятель? — спросил он, разглядывая скелет. — Какая смерть привела тебя под эти своды? Устал ли