Островский в Берендеевке - Виктор Бочков

А. Н. Островский в 1960-е годы

Островский писал, что действие комедии происходит лет сорок назад, то есть около 1825 года, поскольку пьеса создана в 1865 году. По мнению знатоков, постоялый двор был ликвидирован задолго до первого приезда драматурга в Щелыково. Следовательно, Александр Николаевич сам его не видел, а писал с чужих слов. Однако так ли? Ответ на этот вопрос мог дать только Костромской облархив.

В 1825 году Щелыково принадлежало помещикам Сипягиным, затем отцу драматурга Николаю Федоровичу, а после его смерти в 1853 году вдове, Эмилии Андреевне Островской. В бытность ее владелицей усадьбы, в 1857 году, проходила в России 10-я ревизия, зафиксировавшая все имущество и крестьян имения. И Эмилия Андреевна, перечисляя, что ей принадлежит, сообщала властям:

«При усадьбе Щелыково на реке Куекше находится собственная моя мукомольная мельница о двух поставах с толчеей, и в двух верстах от усадьбы на большой, пролегающей от города Кинешмы в город Галич столбовой дороге, питейная лавочка и постоялый двор».

Таким образом, «бойкое место», по согласным указаниям Олиховой, Беликова, Янкова и архивного документа, находится на прежней большой столбовой дороге – Галичском торговом тракте, слева от него, в двух километрах от повертки на Щелыково. Миловидов, жалующийся Евгении: «Ух, устал! От самой кузницы пешком шел», мог и на самом деле утомиться, придя сюда от мельницы Тарасихи, возле которой стояла кузница, где он спрятал лошадей.

На «бойком месте» стояли и постоялый двор, и питейная лавочка, или попросту кабак, – для проезжих важнее был первый, местным жителям лучше запомнился второй.

И еще. В своих пьесах Островский, как правило, подробно место действия не характеризовал. Но в комедии «На бойком месте» неожиданно дается почти детальное описание постоялого двора: «Сени на постоялом дворе, посредине две двери: правая – в черную избу, левая – в чистую комнату; между дверями, у стены, скамья и стол; на столе свеча в фонаре; в левом углу лестница в светелку; с правой стороны дверь на двор; над дверью низенькая рама; четыре небольших стекла в один ряд. «В комнате» направо в углу печь с лежанкой; посредине, подле печи, дверь в черную избу, левее часы с расписанным циферблатом, еще левее в углу комод и на нем шкафчик с стеклянными дверцами для посуды; с правой стороны, у печки, дверь в сени, ближе кровать с ситцевым пологом; на левой стороне два окна, на окнах цветы: герани и жасмины; в простенке зеркало, по бокам лубочные портреты; под зеркалом старый диван красного дерева, обитый кожей, перед диваном круглый стол».

Складывается впечатление, что драматург описывал место действия визуально, с натуры. Вероятнее всего, так и было – в 1864 и 1865 годах, когда шла работа над пьесой, владевшая усадьбой и постоялым двором Э. А. Островская еще сдавала его в аренду кинешемским мещанам. Недаром Бессудный назван не владельцем, а только «содержателем» постоялого двора. У Олиховой, родившейся в самом конце 1850-х годов, «бойкое место» тоже на памяти. Понятно, что и Александр Николаевич заходил туда не однажды, наслышан он был и о дурной славе этого заведения. Выкупив у мачехи Щелыково, Островский не перезаключил договора с арендаторами – ненавидя пьянство, он считал бесчестным содержать кабак и пользоваться доходами с него. Правда, закрытие постоялого двора и корчмы у щелыковской повертки не привело к скорому прекращению разбоев на большаке. «У нас грабеж, – сетовала в 1869 году управительница усадьбы Ирина Андреевна Белехова, – и много народу убивают».

К концу 1860-х годов большой, из двух половин, дом с светелкой был разобран, а его материалы, кажется, частично пошли на возведение «гостевого дома». Одну из хозяйственных построек – «курную избу» – передали под жилье лесного объездчика. В 1930-х годах рухнула и она. Там, к слову, до сих пор заметны следы ям и фундаментов.

А место – оно ведь вновь стало «бойким». Теперь мимо него проходят и проезжают в музей-заповедник А. Н. Островского тысячи туристов. Некоторые группы устраиваются тут на привал…

Усадьба Островских, как, впрочем, и большинство помещичьих усадеб в средней полосе России, стояла на отшибе, в стороне от крестьянских поселений. Парк и луг отделяли ее от деревни Ладыгино, что находилась на западе, поле – от Лобанова, что к северу. А по вечерам Александр Николаевич, засидевшись за работой или за книгой в северной гостиной, наблюдал, как гаснут огоньки, просвечивающие сквозь листву деревьев к северо-востоку от усадьбы. Один, второй, третий… Много их быть не могло – в Субботине насчитывалось не более восьми-девяти изб.

Субботино – самая ближняя к Щелыкову деревня, и версты до нее не будет. Давно основанная, вместе с усадьбой купленная Николаем Федоровичем Островским. Неспешной ходьбы до нее – четверть часа. Надо выйти из усадебных ворот, свернуть по проселку направо, а потом, у края парка, сойти на протоптанную тропку влево. Тропка чуть погодя выводит к деревенской околице – неровный ряд изб в один порядок глядит фасадами на Щелыково, а задами выходит к отлогому склону. Под склоном – луг, дальше, за перелеском, Сендега.

Драматург любил ходить в Субботино в мае, сразу после приезда из Москвы в усадьбу. Тогда на подходе к деревне пышно цвела, благоухая, черемуха, а луг перед околицей пестрел цветами – нигде в округе их столько не росло. Сначала всходили купавки и полевые анютины глазки, позднее появлялись ромашки, клевер. Сегодня весь желтый, завтра Субботин луг обливался синевой. Как будто его ежедневно перекрашивал какой-то неуемный живописец! А на огородах за деревней цвели яблони.

Гостиная в доме Островских

Островский заходил и в избы: всех здесь он хорошо знал, почти из каждой избы кто-нибудь работал летом в усадьбе – на кухне, в огороде. Встречали дружелюбно…

Но существовала и вторая тропа, оставлявшая Субботино справа, за деревьями. Тропа эта уводила на Харинскую пустошь.

Когда-то на месте пустоши стояла кутузовская деревня Харино, но в первой четверти XIX века она исчезла. Приехав впервые в Щелыково, драматург уже не застал и руин деревни: луг, на нем два старых сенных сарая, а дальше, на возвышенном месте в виде круга – лес с преобладанием сосны. Лес этот местные жители издавна называли «Шишкой». С «Шишкой» были связаны глухие предания, в центре ее есть еще искусственный холм, именуемый старожилами «Булдыш», сохранились остатки каменной кладки, ямины и т. д. Словом, место было обжитое, даже укрепленное, только все уже, задолго до Островского, давным-давно позабыли, что там стояло, где именно, в какие времена.

Зато при драматурге Харинская пустошь славилась своими сенными покосами, сочными травами. Александр Николаевич любил сенокос и в июле, после Петрова дня, то и дело приезжал в Харино с гостями – на лошадях, захватив с собой провизию. Пикники удавались на славу, запоминались гостям навсегда! Хозяин тоже блаженствовал. «Отправляемся в луг с самоваром – чай пьем», – расписывал он Сергею Васильевичу Максимову, прежнему участнику таких поездок. Речка Сендега протекала неподалеку от луга и образовывала тут заводь – к ней пробирались мелколесьем, через густые кусты можжевельника. «Вечером ездили на покос в Харино, – записывал 17 июля 1870 года гостивший в усадьбе Дубровский в своем дневнике. – Около леска («Шишки». – В. Б.) Островских я и маленький Саша слезли с долгуш, и Островский повел меня в Харинскую заводь густым лесом по берегам гремучей речки Сендеги. Берега этой речки, покрытой по обеим сторонам лесом, очень дики и пустынны, дно каменистое, вода – кристалл; прилегающие к ней поляны и возвышенные берега ее чрезвычайно красивы. В заводи пили чай и наслаждались запахом только что скошенного сена».