Шкатулка с драгоценностями - Анна Дэвис

Некоторые вообразили, что он исписался, исчерпал свои возможности и опустился, хватаясь дряблыми руками за стойку бара дешевого французского отеля и вздыхая о своем былом великолепии. Другие утверждают, будто он заперся в мансарде и в монашеском уединении сочиняет очередной шедевр. Вероятно, периодически бьется головой об стол, когда ему не хватает той непостижимой магической энергии, которая когда-то делала писательский труд таким же легким, как смех.

И вот он передо мной. Ест пережаренный бифштекс, всем своим видом являя довольство и легкомыслие. Руки у него не трясутся. Он вовсе не похож на опустившегося человека. Но шепнет ли он в мое сочувствующее ушко хоть слово о том, чем занимался все это время? Черта с два!

— Да, я пишу новый роман, — неохотно говорит он после того, как я пустила в ход весь свой шарм, умасливая и уговаривая его (а я, смею вас заверить, умею очаровывать!). — Нет, он не закончен. Впрочем, будет закончен… вероятно, через несколько месяцев. Здесь я работаю над действием, которое происходит в Лондоне. Вероятно, вы скажете, что это продолжение «Видения», хотя слово «продолжение» несколько неправомерно. Персонажи остались теми же. Стэнли поседел одновременно со мной…

Не волнуйтесь, девушки, я не заметила в его шевелюре ни одной седой прядки и уверена, что своим особенным золотистым оттенком его волосы обязаны не краске. Назовем это упоминание о старении поэтической метафорой.

— …Вероника приобрела некоторый лоск и уравновешенность, присущие несколько более зрелой, но все еще Красиной женщине. Ее безудержное озорство превратилось в нечто гораздо более предсказуемое. Вопрос в том, скрывается ли за сдержанным блеском и умом мягкая и нежная душа? Вот что поражает меня в Веронике.

Он говорит, что ему понадобилось много времени, чтобы рассказать что-то новое о Стэнли и Веронике. Их история созревала в его уме одновременно с историей его жизни. Они росли вместе с ним, но им приходилось ждать, пока он разовьет новую перспективу — на их и на своем собственном опыте. А теперь, после всего этого мальчишеского озорства и долгого молчания, пора ему наконец подарить нам книгу, которую мы все давно ждем».

Бутылка хорошего красного вина сделала свое дело, и Грейс поймала себя на том, что начинает успокаиваться. К тому времени как они перешли к арманьяку, она стала более легкой в общении и словоохотливой. Она говорила о том, насколько привлекательнее мужчины в романах, чем на большом экране.

— Они, видите ли, ограничены реальностью. — Она сделала экспансивный жест мундштуком. — Когда вы читаете книгу, вы можете сделать главным героем кого угодно. Вы можете лепить его согласно вашим личным вкусам. Камера превращает актера в героя, но может слишком далеко зайти в этом превращении. Я могла бы приготовить бисквит из муки, яиц, сахара и масла, но как бы я ни старалась, ни за что не могла бы приготовить французский круассан!

— Любому читателю вашей колонки известно, как вы любите круассаны!

— Т-ш-ш, т-ш-ш! — Опять взмах сигареты. — Я не закончила. Через год-другой все актеры на экране заговорят. Поэтому даже их голоса не будут достоянием воображения. Это сделает их более заурядными.

— Вы думаете, выпуск фильмов уменьшится?

— О, конечно, — ответила Грейс. — Помяните мое слово. И наблюдайте за рушащимися карьерами. Выпуск фильмов потребует совершенно других действий. Крупными кинозвездами будущего станут наши лучшие английские театральные актеры, вот подождите, увидите!

— Это все ваши собственные предположения, не так ли? — О'Коннелл сунул в рот толстую сигару.

— Я не боюсь высказывать свои мысли. Меня так воспитали. Мама с папой всегда направляли нас к предположениям, к формированию собственной точки зрения.

— Нас?

— Меня и мою сестру.

— Ах да, обычный порядок, Дайамонд и Сапфайр! Но Грейс не отвлеклась от своего хода мыслей.

— Вероятно, поэтому я не замужем. Я спорщица. Ни одному мужчине я не позволю третировать себя или навязывать мне свои мысли. Полагаю, я та еще штучка!

— Ну, насчет третирования не знаю. А как насчет того, чтобы уйти отсюда и немного потанцевать в каком-нибудь фешенебельном заведении? Привлекает ли это вашу своеобразную и целеустремленную персону?

— О, конечно! — И прежде, чем она успела овладеть собой, краска возбуждения по-детски залила ее лицо.

— У него очень приятный голос. — У Маргарет кончик носа был вымазан кремом от торта.

Грейс пыталась просигнализировать ей о недоразумении, но та была настолько поглощена разговором, что не обращала внимания на такую мелочь, как измазанный нос.

— Музыкальный… Вы понимаете, что я имею в виду? Писатели не всегда хорошие чтецы. Эти две вещи несовместны. Но О'Коннелл… Это совсем другой уровень. Его можно представить на сцене. Он явно… персона! Не будь он писателем, непременно прославился бы в какой-нибудь другой области!

— Хорошо бы получить счет. — Грейс посмотрела на часы. — Нам пора возвращаться.

— Я вам так завидую! — Глаза Маргарет за толстыми стеклами очков выглядели огромными. — Я часто воображала, как где-нибудь столкнусь с ним! Как вот столкнулись вы. А он бы посмотрел на меня и сказал…

— Так со мной и случилось. — Грейс улыбнулась. — Я буквально столкнулась с ним.

Но Маргарет не слушала.

— Полагаю, это самый тесный контакт, который у меня когда-нибудь с ним будет. Я имею в виду ваш с ним ужин. Когда я прочту ваше интервью, узнаю свои собственные вопросы. Словно не вы, а я беседовала с ним. Словно вы были в некотором роде посредником между нашими двумя духами!

— Быстрее. — Грейс снова взглянула на часы.

— Простите, Грейс!

Снова эта излишняя фамильярность.

— Его книги значат для меня целый мир, вот и все!

— Ах, ладно.

Принесли счет, и Грейс принялась шарить в сумочке.

— Когда она выйдет? Ваша статья? Забавно будет увидеть ваше имя в газете. «Интервьюирует Грейс Резерфорд»! Представляю себе, что скажут у Пирсона!

— Ох, Маргарет! — Грейс перестала рыться в сумочке. — Я должна вам кое-что сказать по этому поводу. Только это секрет.

— Правда? Расскажите. Мне можно доверять.

— Так вот, дело в том, что я веду колонку в «Геральд» под вымышленным именем…

У Маргарет нос по-прежнему был вымазан кремом. Вероятно, так и останется до конца дня.

Его чарльстон производил впечатление… Но как же могло быть иначе? Он, придумавший Модницу, плохой мальчик американской литературы, танцевавший со всеми этими красотками в бриллиантах с толстыми мужьями, которые, несомненно, ревниво наблюдали, притаившись по углам! Ему, безусловно, не требовались уроки у Тини-Вини. Он прекрасно кружил ее по клубу «Лидо», ее ноги едва касались пола. Он заставил ее почувствовать себя невесомой. Эмоции бурлили в ней, находя выход в безудержном смехе. Он тоже улыбался и чувствовал себя молодым человеком, каким был, когда впервые замыслил Веронику.