Деникин - Георгий Ипполитов

Книга Антона Ивановича не прошла незамеченной для эмигрантской общественности. Благожелательно откликнулась газета «Дни» Керенского (которого Деникин грозился в горячке Гражданской войны повесить) и эсеровская газета «За свободу» (с Савинковым у Антона Ивановича тоже не было взаимопонимания).

«Дни» опубликовали один рассказ из книги «Офицеры» («Враги»), препроводив его вступлением, в котором отмечалось, что редакция не подвергает разбору художественные достоинства сочинения.

«Но имя автора столько значительно и популярно для истории, что мы хотим ознакомить читателей с этой, по-видимому, случайной стороной деятельности выдающегося из участников Белого движения». Редакция оценила рассказ «Враги» как любопытный по ценности и «психологической выраженности».

Газета «За свободу», как бы споря с «Днями», писала, что если будущие военные историки откажут Деникину в признании за ним дарования вождя, то «литературные критики охотно примут его в лоно талантливых писателей».

К слабому месту «Офицеров» можно отнести гротескное описание в рассказах красных комиссаров. Современный читатель без труда увидит ничем не прикрытую его тенденциозность.

В 1929–1931 годах в Париже вышла в свет книга Антона Ивановича «Старая армия» (в двух частях). В ней в отличие от «Очерков русской смуты» и «Офицеров» автор не претендует на роль историка-исследователя и прозаика. «Старая армия» — сложное сочетание мемуарных зарисовок с бытописательством и пространными авторскими рассуждениями о жизни и деятельности армии царской России.

Интересно, что генерала беспокоит не только военное прошлое, но и суровые реалии Европы, где в начале 1930-х все явственней пахло новой военной грозой. Причем такой военной грозой, какую еще не видывало человечество. Деникин публикует на страницах «Русского инвалида» небольшую статью «Этика войны». В ней он раскрывается как прекрасный знаток военной истории и как футуролог, заглядывающий в не столь отдаленное будущее.

Статью генерал заканчивает красивой отточенной и… страшной фразой:

«И если мировая совесть не заговорит громче и решительнее, то мир увидит закат своей культуры…»

Одним словом, хорошо, красиво, конечно, писал Антон Иванович! Действительно, к штыку приравнял перо. Но вот доход денежный его литературные опыты приносили мизерный. Бился он словно рыба об лед, стараясь обеспечить, по крайней мере, выживание своей семье. Бедность погнала его в скитания по небольшим французским городкам.

Думал ли генерал, что придется ему сменить их около 20? Причем долго нигде не задерживаясь…

Приют эмигрантов — свободный Париж требовал много денег, а их у Деникиных всегда не хватало. Бедность, близкая к нищете, как злой рок преследовала генерала на чужбине до конца его дней.

Реэмигрант Д. И. Мейснер вспоминал: Деникин временно проживал в Праге в 1935 году «в бедной квартире»…

На одном из публичных выступлений бывшего белого вождя мемуарист увидел его одетым в «более чем скромную тройку и не совсем обычные тяжелые ботинки, в которых, вероятно, трудно и неудобно было ему ходить по раскаленным пражским тротуарам».

Но Антон Иванович никогда не сетовал на бедность, а больше переживал бедственное положение своих соотечественников в изгнании.

Лето 1930 года Деникины проводили не в Капбретоне. Дочь чуть не умерла, переболев тяжелой формой скарлатины, и врачи рекомендовали ей горный воздух. Удалось снять дом в деревне провинции Дофине, расположенной на склоне массива Беллфон, напротив гор Гранд Русс. И возраст девочки, которой исполнилось 11 лет, и хорошие отметки за семь школьных месяцев (в течение пяти месяцев каникул генерал занимался с ребенком только русским языком) побудили родителей перевести ее из начальной школы Нотр дам де Франс в лицей.

Поскольку ремесло писателя не могло больше кормить семью, Деникин вынужден принять предложение работать в одном из пансионов, которые Союз бывших русских послов создал (на средства, положенные в свое время Временным правительством в иностранные банки) для «известных, почетных и… полезных эмигрантов».

Сумма в 1300 франков в месяц исключала всякую возможность снимать на долгое время «современную» квартиру с удобствами в Ванве. Встал вопрос, где проводить зиму?

Бывший подчиненный Деникина — полковник Лельявский разводил кур и кроликов на небольшой ферме в Карро (район приморских Альп) и мечтал приобрести другую по соседству, которая была, однако, слишком большой для одной семьи. Если бы его бывший начальник захотел?.. 29 августа 1930 Антон Иванович написал Лельявскому:

«Нам с вами ни денежно, ни в смысле работы справиться с усадьбой невозможно. Я лично могу работать по содержанию в порядке виноградника и сада, но для окапывания не гожусь (у генерала грыжа). Если же работы производить наемными руками — по вашему расчету, для виноградника нужно пять человек и три месяца — то такой расход непосилен».

В конце концов, после интенсивной переписки и обсуждения этого проекта он был оставлен. 18 октября Деникин уведомил Лельявского:

«Во всей этой истории с поисками жилища наиболее мне неприятно, что доставил вам столько хлопот и, как оказалось, напрасно.

Обстоятельства заставляют меня быть поближе к Парижу и завтра выезжаю в район Шартра, где нашли жилье (жена Деникина уже „на месте“).

Ликвидация летнего жилья в Альмоне, укладка, перевозка пришлись на сей раз исключительно на мою голову и посему замотался… Новый адрес: дом мадам Руссле, Сен-Пиа, департамент Орэ Луар».

Две комнаты в доме «мадам Руссле», снятые для Деникина Мельгуновым, будут лишь временным жилищем: семья скоро переедет в Ментенон. Они проведут два года в небольшом доме на улице Ноай, будут разводить гусей, уток, индюков, кур, кроликов и даже голубей, обрабатывать сад. В конце зимы 1933 года будут вынуждены вновь, в который раз, сменить место жительства из-за «драмы», пережитой дочерью.

Из воспоминаний Марины Антоновны:

«В конце октября 1930 года я поступила на правах полупан-сионерки в пятый класс лицея молодых девиц в Шартре. В течение двух лет получила много наград за исключением тех, что выдавались за оценку „превосходно“. Объяснялось это, и не без основания, „склонностью к болтовне и недостаточной дисциплинированностью“. Однако с мая 1932 года после убийства президента Думера „русским белогвардейцем“ (в действительности агентом советской разведки) все изменилось. Директриса лицея мадам Лакруа, никогда меня не жалующая, вбила себе в голову отделаться от чужака, которым она меня считала. Так как мои преподаватели склонны были заступиться за меня, она решила обвинить меня… в краже. Мадам Рене Пуарье, преподававшая литературу, посоветовала моей матери сменить учебное заведение прежде, чем должно было осуществиться это несправедливое деяние. Мадам Пуарье, которая раньше жила в Севре, удалось устроить меня в Севрский лицей, куда теперь надо было переезжать. Во флигель по адресу 15, улица Галле с нами переехали только два кролика и несколько кур. Отца (матери удалось заставить его поверить, что причиной исключения из лицея оказался какой-то дисциплинарный проступок) переезд ближе к Парижу вполне устроил. У меня же по сей день остается чувство горечи, оставленное незаслуженным обвинением со стороны ксенофобки мадам Лакруа».