Деникин - Георгий Ипполитов

18 октября 1938 года Деникин писал своей дочери:

«Маша, птенчик мой, я скучаю без тебя. Мне очень не хватает твоего ворчливого голосишки…»

«„Ворчливый голосишко“ скоро опять зазвенел на четвертом этаже дома на улице Лакордер», — вспоминала Марина Антоновна. Закончив обучение своей питомицы Анны Грей французскому языку и культуре, генеральская дочь вернулась как раз тогда, когда ее отец проводил в Париже последнюю конференцию на тему «Международные события и русский вопрос».

— Да что вы все талдычите: государь-император. Да отдал он Россию мужлану Распутину!

— Зачем же так категорично? Вы оскорбляете светлую память убиенного…

— А затем, — грубо перебил собеседника спорщик. — Я шел с Деникиным по Кубани, уходил с Врангелем из Севастополя, гнил в галлиполийских лагерях, но веры в Белое дело не потерял! Только белая идея может возродить Великую, Единую и Неделимую Россию!

— Но русский народ отверг белых генералов!

— Слушай, ты, тыловая крыса. Да я сейчас тебя…

На спорщиков, готовых вцепиться в глотку друг другу, никто из привыкших к таким сценам парижан, сидящих в душном бистро, особого внимания не обращал. Только за одним из столиков с ехидцей заметили:

— Русские эмигранты продолжают Гражданскую войну…

Да, Мекка русской эмиграции кипела политическими страстями. Не миновала чаша сия и Антона Ивановича…

«По приезде в Париж сразу окунулся в водоворот эмигрантского политиканства, подвергаясь „уловлению“ со стороны одних, желавших использовать мой авторитет и мое перо, и травли со стороны других — и справа и слева.

Великий князь Николай Николаевич через Кутепова выразил желание повидаться со мной. Я отношусь к нему с уважением, но не пошел. Что я могу сказать ему? Что дело его обречено, ибо все окружение его, утопая в дрязгах, под прикрытием двусмысленной фразеологии проводило идеи реакции, реставрации старого режима?

Врангель, крайне обеспокоенный моим появлением на парижском горизонте в 1926 году, когда парижская воинская и гражданская общественность чествовала меня банкетом, совершенно неожиданно приезжает в Париж и, хотя в последующие годы мог убедиться в том, что я ничем и никак не мешаю ему „спасать Россию“, продолжает интриговать против меня.

Кутепов заходит часто, ища моральной поддержки против Врангеля и не особенно жаловавшего его (Кутепова) великокняжеского окружения. Спрашивал не раз моих советов, но их редко исполнял, обиженный моим скептическим отношением к его работе в Советской России.

Завершение „Очерков…“ предоставило мне свободное время. И я хотел и мог использовать его для русского дела. Ни в какие политические партии и организации я не входил. Национальное самосознание русской эмиграции замутилось донельзя. Заблудились в трех соснах…

Свой двуединый символ веры я определил кратко: „Свержение Советской власти и защита России“.

И вот оказалось, что для такой постановки национальной русской проблемы нет места в современной эмигрантской печати!..

„Последние новости“ изъяли вовсе из своего лексикона понятие „национальный“, подменив его презрительным „националистический“. Как партия Милюкова, так и его газета огульно поносили русское прошлое, осуждали в целом Белое движение и, главное, относились с каким-то полупризнанием к Советской власти.

Поэтому дважды сделанное мне предложение сотрудничать в газете было отклонено.

Гукасовское „Возрождение“ поддерживало идею полной реставрации старого режима даже за счет территориальных уступок в пользу случайных союзников, взявших на себя задачи свержения Советской власти. Поэтому два обращения к Струве о сотрудничестве также ни к чему не привели.

Итак, серьезно заняться журналистикой не пришлось. Раз или два в год я выступал с обширным докладом на тему „Мир, Россия и эмиграция“ в Париже, делал сообщение в Лондоне, Брюсселе, Праге, Белграде. Эмигрантская печать давала обширные выдержки, причем не раз — умышленно или случайно — искажая основные мои мысли. Особенно отличалась в этом отношении нью-йоркская „Россия“».

Перед нами своего рода своеобразный отчет о политической деятельности Антона Ивановича в Париже в 1926–1939 годах, написанный им в 1944 году.

В Париже Деникин оказался в центре политического вихря: как слева, так и справа его пытались перетянуть на свою сторону, использовать в своих интересах его популярность и перо. Другие занялись его травлей. Особенно сложно складывались отношения бывшего вождя Белого дела с руководящим ядром РОВС, внутри которого не было единства: Врангель считал, что именно вокруг армии надо объединить всю русскую эмиграцию, Кутепов полагал необходимым сохранение организованной русской силы, другие, напротив, были убеждены, что это нереально.

Деникин всячески избегал возможности как-то влиять на политику РОВС, обострять отношения с его начальником генералом Врангелем, одним из наиболее авторитетных лидеров антисоветской борьбы в белой эмиграции. Командование РОВС, этой, как писали тогда, «армией без территории», относилось прохладно к бывшему вождю Белого движения. Но Антон Иванович имел большой нравственный авторитет среди многих бывших добровольцев — членов союза, поэтому командование РОВС было вынуждено приглашать его на некоторые мероприятия, проводимые под его эгидой.

На одном из таких собраний случилось недоразумение, довольно наглядно иллюстрирующее всю сложность отношений генерала с РОВС на ранней стадии его существования.

В дневнике фон Лампе (запись 1926 года) отмечается, что на собрание бывших добровольцев был приглашен в качестве почетного председателя Антон Иванович. Лампе посоветовал рабочему председателю, некоему полковнику Гесселю, не «стушеваться перед личностью почетного председателя» и уверенно вести собрание лично. Ггссель не нашел ничего лучшего, как передать эти указания фон Лампе Деникину. Тот в знак протеста покинул собрание. А кто-то еще шепнул генералу — все это исходит от Врангеля. Тогда фон Лампе послал извинительное письмо Антону Ивановичу от имени командования РОВС. Ответа не последовало.

В таком на первый взгляд мелочном конфликте просматривается не только игра амбиций и честолюбий, а более глубокий смысл. Конфронтация Деникина с Врангелем в 1917–1920 годах не прошла бесследно для ее участников. Теперь она проявлялась в скрытых формах, но по-прежнему мешала консолидации военного ядра белой эмиграции.

Единственное, что можно утверждать точно: смерть Врангеля разрешила затянувшийся конфликт. Деникин отдал дань уважения памяти усопшего, приняв участие в панихиде по последнему главнокомандующему русской армией, состоявшейся 26 апреля 1928 года в Брюсселе. После его смерти генерал не допускал полемических замечаний в адрес покойного.