Театр отчаяния. Отчаянный театр - Евгений Гришковец

Через пару часов после эффектного расставания с Дирком я случайно познакомился с Крисом Солтом, и вопрос, куда идти, куда податься и чем заниматься, отпал сам собой.

Не помню, в каком месте я оказался, когда выбился из сил от быстрой ходьбы с весомым рюкзаком за плечами. Там, куда я пришёл, была станция метро и какие-то магазины. Очень вкусно и сильно пахло уличной едой. Я остановился посреди улицы, скинул рюкзак с плеч, достал из него бутылку воды и стал с жадностью пить.

Но остановила меня не жажда, не запах жарящихся и шипящих на передвижном лотке сосисок, а песня. Я услышал звук гитары и голос. Струны и пение звучали спокойно и прекрасно.

Посреди улицы сидел человек, играл на гитаре и пел. Он пел без напряжения, пел легко, не громко, но чисто и свободно. Голос его не был сильным, но в нём были удивительные интонации и слышно было знание того, о чём человек поёт. Гитара его звучала так, что никаких дополнительных инструментов не было нужно. Гитары было достаточно. Человек, игравший на ней, не демонстрировал сложной техники или виртуозного владения инструментом. Его пальцы просто сжимали гриф и пробегали по струнам так же легко и естественно, как у человека, который, не думая, поправляет рукой волосы, застёгивает пуговицы или завязывает шнурки любимых старых ботинок.

Я никогда не видел, чтобы люди так пели и играли. Все доморощенные поэты-песенники, которых я слышал и видел в родных краях на сцене, либо кожилились, надрывая глотку, желая разорвать душу пополам, либо выжимали, можно сказать, выдавливали, слезу из сердобольных слушательниц отчаянно грустными напевами. Мои сослуживцы, если умели бренчать на гитаре, то почему-то старались петь под неё в нос, чем гнусавее, тем красивее… В исполнении собственных песен нашими, мною любимыми, музыкантами были и мелодия, и поэзия, и красота, но никогда не было лёгкости и совсем не было спокойной простоты.

А тут человек сидел посреди улицы, играл на чёрной гитаре и пел, полуприкрыв глаза и улыбаясь сам себе. На тротуаре был расстелен небольшой коврик, на нём стоял резной деревянный стульчик, на стульчике сидел загорелый до невозможности, белоснежно-седой, длинноволосый, худощавый человек с серебристой щетиной на впалых щеках и бороде. На его жилистой шее висели яркие бусы и несколько чёрных шнурков с какими-то клыками, косточками и когтями. Одет он был в голубую рубашку, с обрезанными под корень рукавами, и совсем короткие шорты. На ногах его были истрёпанные шлёпанцы, какие в наших краях называются вьетнамками. Ногти на ногах того человека были покрашены чёрным лаком. Пел он какую-то прекрасную мудрую песню на английском языке.

Я поставил рюкзак у стены магазина, сел на него и стал слушать. Пройти мимо такой песни и такого пения я не мог. А кругом оказалось довольно много слушателей. Они стояли вокруг поодаль. Один таксист высунулся из своей, стоящей у тротуара, машины и слушал с наслаждением. Но по певцу было видно, что он пел бы, даже если кругом не было бы ни души и даже в том случае, если бы он был последним человеком на Земле. Рядом с ним на тротуаре или на коврике не было шляпы, банки или коробки для денег. Он играл не за вознаграждение. Возле него на высоких ножках стоял квадратный деревянный сундук или небольшой лоток, чем-то похожий размерами и формой на шарманку папы Карло. На этом сундуке были разложены серебряные кольца разных форм и размеров, перстни с разноцветными камнями, браслеты из кожи, меди, серебра или из всего вместе. По стенкам сундука висели всевозможные бусы, цепочки, кожаные шнурки, цветные ожерелья, пёрышки и прочая красота.

Когда он закончил песню красивым аккордом и звук его, затихая, растворился в шуме улицы, несколько человек похлопали и пошли, куда и направлялись. Я хлопал чуть дольше остальных. Седой певец посмотрел в мою сторону. Глаза его оказались светло-светло-голубыми. Они были такого цвета, будто выгорели на ярком солнце. Он подмигнул мне, улыбнулся, показав ровные зубы, и указал на меня пальцем.

– Эй! Что это у тебя написано? – сказал он по-английски.

Я не понял вопроса и растерянно огляделся по сторонам.

– Что написано? – повторил он и ткнул себя пальцем в грудь.

Тогда я глянул на свою грудь и понял, что он спрашивает про надпись на моей майке. В тот день я надел свою старенькую, застиранную, но любимую футболку с надписью «Биатлон».

– Биатлон, – сказал я.

– Что это? – спросил он.

– Такой вид спорта.

– Правда?.. Я не знаю такого… А на каком языке написано? На греческом?

– Нет. На русском.

– На русском? Вау! Это русский вид спорта?

– Нет. Интернациональный, – ответил я, почти смеясь.

– Ты русский?

– Да.

– Спортсмен?

– Нет.

– Хорошо! Я не люблю спортсменов.

Мы познакомились и через каких-то полчаса сидели в парке на траве и ели купленную на улице пиццу.

Его звали Крис Солт. Было ли слово «Солт» фамилией или прозвищем, я не знаю. Он отзывался и на Крис, и на Солт. Ему было пятьдесят с небольшим, точный возраст он не сказал, а может быть, и не помнил его. Время для Криса являлось весьма условным понятием. Родился он в Англии, в городе Манчестере, но очень давно не бывал ни в родном городе, ни в родной стране.

В Берлине, точнее, в Западном Берлине, он обитал около месяца и знал все нужные ему городские маршруты. До Берлина он пожил в Вене, но потом, как он сказал, там ему стало тесно и душно от туристов. В Вену он прилетел из Индии. Там он жил долго. Индию он знал лучше Великобритании. А до Индии он жил в Бразилии, Аргентине и Чили. Не было страны в Латинской Америке, в которой он бы не побывал. За его плечами остались годы в Африке, Австралии, Новой Зеландии, Таиланде, Индонезии… Где он только не путешествовал, кроме России и стран социалистического лагеря. Он бы и Россию всю прошёл и проехал вдоль и поперёк, если бы мог получить визу или нелегально пересечь границу.

Где-то он работал барменом, где-то спасателем на пляже или инструктором в бассейне. Он умел делать татуировки, прокалывать уши и носы. Правда, тогда татуировки и проколотые носы были ещё в диковинку. Крис умел делать массаж. Он мог научить кататься на доске по большим волнам. Он мог при желании продать кому угодно что угодно, даже совершенно ненужное. Он легко и без всяких усилий знакомился с людьми, очаровывал их, и они приглашали его к себе домой, если у них был дом. Крис способен был приготовить что угодно из любых продуктов. Он знал бессчётное количество песен и мог их петь под свою гитару сутки напролёт.

Женат он не был никогда. Про детей ничего не говорил. Родителей не вспоминал. Ни единой фотографии мамы, возлюбленной, родного дома или любимой собаки у него с собой не было. Все его вещи умещались в большой армейский рюкзак. Кроме рюкзака у него была гитара, складной стульчик и складной кубический ящик для продажи побрякушек.

Жил он без определённого плана. Перемещался по миру, стараясь не оказываться там, где слишком жарко или холодно. К деньгам относился как к еде. То есть как к чему-то совершенно необходимому, но чего много не надо. Деньги, как и еду, он привык делить с кем-то. Деньги, как и еду, он не хранил и не накапливал. Ради денег он мог что-то сделать, только когда они были нужны для чего-то конкретного: на покупку авиабилета, лекарств или еды. Без определённой причины и задачи Крис палец о палец не ударил бы ради денег.