Зеркала и галактики - Елена Вячеславовна Ворон

взрытую землю. Кое-где трава уже поднялась, оправилась после схватки. Да, здесь именно дрались: только тигреро и версан, сцепившись, способны так изуродовать невинный лужок. Что не поделили два приятеля?

Элан рассматривал следы. Вот камень, к которому присохла пара черных волосков: Майк приложился головой. Удачно попал – голову не расшиб, лишь ссадил кожу. Вот раздавленные стебли и листья – кто-то проехался коленом. А вот клок выдранных светлых волос. Ай да версан, друг разлюбезный. Старался, видать, от души. А это что? Обрывок зеленой материи. Кусок воротничка от писателькиной блузки. Понимай так: сперва набросились на Лену, порвали ей одежду, а уже потом Майк схватился с Эланом. И судя по записке Мишель, кинулся на писательку не кто иной, как тигреро. Занятно.

Передвигаясь по лужку, он обнаружил новые улики: застежку от куртки версана, сломанную Ленину заколку и странную вмятину, где среди стеблей травы золотились длинные писателькины волосы. Элан невольно пересчитал их: шесть штук. Иными словами, он бил Лену головой о землю.

Ну и дела.

Ему ничего не стоило размозжить ей череп или переломать нежные косточки, но судя по всему, писателька ушла с Приюта на своих ногах. Получается, Элан худо-бедно владел собой и не желал ее убивать. Однако Лена довела его до неистовства, раз он потерял всякий стыд и набросился на беззащитную девушку. Так что она сделала, черт побери? За что он ее?

Он стоял на том самом месте, где три ночи назад расправлялся с писателькой. И вдруг вспомнил – и ощутил ту же ненависть, что тогда. И ту же ярость, и то же отчаяние. «Говори!» – кричал он Лене в лицо, едва различая в темноте ее черты, а писателька прошипела в ответ что-то убийственное, невозможное, но он поверил и пришел в ужас, и не мог понять одного – почему она молчала раньше. «Почему ты не сказала?! Почему?!» Не было этой дряни прощения, но тигреро не мог ее убить и только швырнул наземь, и тряс за плечи, а она билась головой о землю и истошно вопила.

А потом примчался Майк, и все завертелось в стремительной схватке, в которой Элан одержал верх. Но он одолел версана не силой и ловкостью, а потому, что демон. Перед глазами встало разбитое лицо Майка, его остекленелые глаза и неловкие замедленные движения, когда он вслед за тигреро вышел на освещенную фонарями площадку. А там их встретила Мишель, и ее негодование стало последней каплей. В голове у Элана помутилось, он кинулся в дом, похватал каких-то припасов, бросил в рюкзак и ринулся в лес, черной стеной стоявший за лугом.

Да, все так и было. Только не вспомнить, что за признание он выбил из Лены. Тигреро поглядел в светлое небо, надеясь отыскать в нем первые звезды. Звезд не было.

И незачем ломать голову, вспоминать писателькины слова. Он с самого начала чуял, что Лена умышленно подговорила Тамару бросить в огонь колдовские порошки; он уже спрашивал ее, да Майк вмешался, не дал разобраться толком. Чертов версан, до всего ему дело.

Элан двинулся вокруг дома к крыльцу. Как ни крути, картинка не складывается. Вот он ушел от Тамары, повалился на постель… и заснул. Да, разумеется: после всего он мог только спать. Мишель оставила его одного; а потом он проснулся, вскочил и кинулся разыскивать Лену. Настиг ее во тьме и пристал: скажи да скажи. Что он от нее требовал? Элан знал себя – если бы писателька всего лишь призналась, что сдуру надоумила Тамару сжечь колдовскую снасть в костре, он не впал бы в такое бешенство. Получается, речь шла о чем-то другом. И он не мог вспомнить, о чем, – не всплывало в памяти, хоть плачь!

Мрачный, он поел, сунул в стиральный автомат ворох одежды, побрился. Завтра поутру охотник со Светлого озера двинется по следу. И тогда – берегись, златокосая Лена…

Глава 8

Шестнадцатый Приют Элан миновал по холодку, задолго до полудня. Приют встретил его с едва уловимой враждебностью; тигреро пришел и ушел, неприветное место осталось позади, а кругом снова царила обманчивая благодать.

Семнадцатый. Здесь оказалось куда более тягостно, над площадкой витала невысказанная угроза. Элан запасся снедью и поскорей убрался, отобедал на тропе. Солнце клонилось к закату, ноги заявляли о своем праве на отдых, но он с угрюмой решимостью поднялся и побежал к Восемнадцатому Приюту. Тигреро отстал от группы на трое суток; даже если они уходят, нигде не задерживаясь больше, чем на ночь, завтра он их настигнет на Двадцатом. И потолкует с Леной.

Ночевать на Восемнадцатом оказалось невозможно – самый воздух был словно насыщен смертью. Из чистого упрямства Элан вошел в дом и набрал одеял, а на ночлег устроился под открытым небом, в льдистом свете звезд. Когда проснулся, двинулся дальше, и вечером, уже в темноте, добрался до Двадцатого Приюта.

Тигреро затаился среди окружавших площадку деревьев; на стволах лежали скупые отблески фонарей. Светился окнами Приют, рвался к небу веселый костер, и звучала негромкая музыка. У огня сидели все четверо: версаны – плечом к плечу, Борис с Леной – обнявшись. Элан испытал чувство, которое порядком его удивило: он вернулся домой. Да, именно так – здесь его дом, и сюда он бежал со всех ног, и невозможно шагнуть из темноты и вмиг разрушить этот мир и спокойствие. Он печально разглядывал силуэты версанов и видимый ему профиль ничего не подозревающей, безмятежной писательки. Ну, и что делать дальше?

Он беззвучно скользнул по краю площадки, вышел на свет у самого дома, незамеченный добрался до крыльца и присел на ступеньках. Подождем.

Люди у костра молчали. Чем дольше Элан наблюдал, тем больше убеждался, что благодатным спокойствием тут и не пахнет. Комок нервов, стиснутые зубы, зажатый в горле крик, незримый плач – вот что видел и слышал чуткий тигреро. Неудивительно, что за спиной у них оставались взбесившиеся Приюты.

Элан издал нежный призывный звук – громкое мурлыканье айтравы, созывающей разбредшихся котят. Четверо у костра вздрогнули, заозирались. Потом версаны взвились и ринулись к нему.

Элан едва успел приготовиться. Мишель с Майком обрушились на него, как пара ошалевших от радости молодых псов, с дикими воплями смели с крыльца, прокатили по земле, затормошили. Он с трудом отбился, вырвался из медвежьих объятий версана и с тем же пылом сам облапил Мишель. Почему они так ликуют – после его художеств на Пятнадцатом?

А версаны были рады-радешеньки. Они плясали вокруг тигреро, как дикари; глядя