Братья Ашкенази - Исроэл-Иешуа Зингер

Но солдаты слушали этого костлявого человечка, горячо аплодировали ему, хлопали так, что стекла в дворцовых окнах дрожали и позванивали.

И барон фон Хейдель-Хайделау раздраженно закрыл шторы и опустил голову, погрузившись в горькие мысли. Он размышлял о кайзере, об армии, о Германии, о своем имении в Пруссии. Вот такие ничтожества шпаки скоро будут управлять его страной. Они теперь властители. Рабочие, плебс займут ключевые посты, будут сидеть в министерствах, ведомствах, повсюду. Какой-то чертов шорник уже стал регентом Германии. Один Бог знает, что станет теперь с его, барона фон Хейделя-Хайделау, имением. Холопы начнут вытворять там всякие гнусности. Очень даже может быть, что вшивые поляки будут господами в его поместье. Они будут отрывать куски от его Восточной Пруссии.

Он почувствовал, что его глаза увлажнились. Мокро было и у него в носу, и в складках его старых губ. Все в нем плакало.

На улице перед его дворцом в кузове грузовика стоял Тевье и выступал с таким пылом, что казалось, будто он парит в воздухе.

Еще никогда дочери Тевье и жена его Кейля не смотрели на него такими восторженными и удивленными глазами.

— Вы только посмотрите, как его слушают! — дергала Кейля своих дочерей за рукав. — Если бы я не видела этого сама, я бы ни за что не поверила… Весь мир сошел с ума…

Феликс Фельдблюм, офицер, отправившийся на поле боя добровольцем, чтобы добыть для Польши независимость, потому что только в независимой Польше возможны свобода, равенство и братство всех жителей страны, добился своего. Польша была свободна. Терновый венец, который судьба возложила на голову народа народов, чтобы он выполнил свою польскую миссию во имя наций мира, был снят. Вавель, королевский замок на горе Кракова, где лежали польские короли и поэты, перестал служить казармой австрийским кавалеристам и стойлом их лошадям. Польское знамя реяло на ветру над Краковом и всей страной.

Краковские легионеры, юные сыны Польши, называвшие себя «крокусами», шли с саблями и винтовками, с польскими знаменами и песнями на восток, ко Львову, столице Галиции, которую удерживали жившие там украинцы. Легионеры шли, чтобы захватить этот город и вернуть его под крыло польского орла. Среди других полков был и полк, в котором служил Феликс Фельдблюм, прошедший путь от простого солдата до офицера. С саблей на боку, с офицерскими погонами на сутулых плечах он широко шагал впереди своих легионеров, ведя их на восток. Его легионеры пели «Песню крокусов»:

Генерал впереди на коне,

Он ведет нас к победе в войне.

Легион наш к сраженью готов.

Мы разгоним проклятых хохлов.

Разбегутся они по углам,

Плохо будет жидам и хохлам.

Да, жидам было плохо, как и обещали «крокусы» в своей песне.

По стране бродили демобилизованные солдаты, принадлежавшие к разным народам и нациям. С Украины, из Крыма и из Подолии, с Волыни и из Белоруссии — отовсюду солдаты распущенных германских армий торопились домой, на родину. Не хватало поездов, чтобы вывезти эти нетерпеливые полчища. Они висели на ступеньках вагонов, лежали на крышах составов, цеплялись за буфера, чтобы как можно быстрее вернуться домой, но даже так поезда не могли вместить всех желающих. Десятки тысяч демобилизованных солдат слонялись по дорогам Польши, неприкаянные, расхристанные, возбужденные и обеспокоенные тем, что происходило, а еще больше тем, что готовилось произойти. Революционеры прикрепляли к груди красные ленточки. Эльзасцы вместо сорванных немецких знаков различия вешали себе французские[181]. Они весело маршировали по улицам, заговаривали по-французски с девушками и кричали:

— Вив ля Франс![182]

Поляки из провинции Познань крепили польских орлов к своим немецким фуражкам и выкрикивали патриотические лозунги Польши на ломаном польском языке, мешая его с немецкими словами. Они стали пользоваться большим успехом у польских девушек. Они заполняли католические церкви, они были везде и всюду.

Полное замешательство царило среди австрийских солдат. Побежденная страна расползалась по швам, как старая, латаная-перелатаная одежда. От нее отваливались куски. Брошенные на произвол судьбы, распустившиеся солдаты утратили всякое представление о дисциплине. Они захватывали и подчистую грабили интендантства, продавали за гроши оружие, опустошали полковые кассы. Они начали говорить на родных языках, цеплять к форме эмблемы своей родины. Издерганные, распоясавшиеся, они вешали на голубые австрийские мундиры, лишенные ремней, номеров и отличий, национальные значки всех мастей. Поляки вступали в польскую армию, пели на улицах польские песни. Чехи срезали австрийские знаки различия со своих мундиров и кокарды с портретами его королевского и императорского величества со своих фуражек. Место австрийской символики занимали чешские флажки и кокарды, которые мальчишки продавали на всех углах. Венгры украшали себя своими национальными цветами. Боснийцы, румыны, словенцы, украинцы, сербы, хорваты — все распевали свои песни, все размахивали руками, громко разговаривали, носились, словно обезумевшие. Каждый рвался домой. Евреи не трогались с мест, оставались там, где были их дома и синагоги, рынки и старые кладбища, но на стенах их жилищ уличные мальчишки писали оскорбления и угрозы, проклятия и бранные слова. Школьные меловые надписи на всех заборах требовали, чтобы евреи убирались в свою Палестину, иначе их всех перережут. Под звуки победных фанфар иноверцы швыряли камни в окна еврейских домов.

Больше всех пострадали евреи Восточной Галиции. Их домишки в местечках разрушили русские казаки, налетевшие на них в первые месяцы войны как саранча. Многие были сосланы, угнаны в Сибирь, в разные далекие города России. Был большой голод, эпидемии косили людей. Дома, куда так стремились вернуться десятки тысяч еврейских солдат, их не ждало ничего хорошего.

Некоторые молодые евреи пробовали вешать шестиконечные щиты Давида на свои австрийские фуражки, но солдаты-иноверцы насмехались над ними.

— Почему вы не едете в свою страну? — с издевкой спрашивали они. — Вы нам тут не нужны!

Еврейские солдаты постарше не вешали на себя никаких эмблем. Они хотели как можно быстрее совсем избавиться от военной одежды. Они были сыты войной по горло. Не сняв мундиров, они уже отращивали бороды и пейсы, как прежде, на гражданке. Они сутулились по обыкновению изгнанников, они ходили в синагоги молиться и изучать Тору. Весь тяжкий груз еврейского Изгнания снова ложился на их плечи, еще обтянутые голубым австрийским сукном. Все надо было начинать сначала: отстраивать свои гнезда, отыскивать валявшиеся на чердаках старые инструменты и браться за ремесло, чтобы заработать несколько крон, чтобы обучать детей, выдавать замуж дочерей, чтобы нести дальше бремя жизни. В синагогах, в хасидских молельнях, в бедных миньянах ремесленников они искали утешения, веры и надежды на Бога. Они молились Ему, просили Его, возносили взоры своих печальных глаз к Его небесам, на которых Он восседает и царит над всеми царями.