На войне как на войне. "Я помню" - Артем Драбкин

– Был обмен хлеба на сигареты?

– Никакого. Нам давали только баланду. Если кто-то попадал на работу, может быть, кто-то давал. Даже иногда немцы давали. Помню, где-то разгружали кожи скота небольшой группой в человек десять. А тут смотрю – ребята собрались. Кожа с прожилками, с кусочками мяса. Мы грызли эту кожу. Вспомнился Джек Лондон «Борьба за жизнь». Как собаки… мне страшно стало. Я попробовал – невкусно. Но стал грызть. Это невероятно.

Помню в лагере, еще вначале, бомбежкой убило лошадь. Разрезали, съели. Несколько суток валялась нога, вонь уже пошла, но около копыта еще немножко осталось мяса. Я держался за подкову и грыз эту ногу с удовольствием! Ведь она уже пахла! И болезней не было. Просто удивительно. В критическом состоянии организм сосредотачивает всю свою внутреннюю энергию.

– О чем разговаривали? Основное время в лагере чем было занято?

– Разговаривали кто о чем. Иногда брали на работу. Человек пять из нескольких тысяч. Остальные кто лежит, кто ходит, кто вшей ищет. В карты играют, в очко, анекдоты травили. Появилось много вшей. Даже на бровях по 5–6 штук сидело. Играли со вшами. Положит пятачок и на него в центр свою вошь. Чья быстрее с пятака сбежит – тот выиграл. Играли на деньги. Потом самых быстрых вшей продавали. Ходит такой: «Беговая вошь! Кому беговую вошь!» За нее дают 100–200 рублей. При обилии вшей продавали вошь за деньги.

Помещение, наверное, раньше было зерноскладом. Я сидел, искал на полу зернышки, чтобы немножко что-нибудь пожевать. А там немец придет, позовет, к стенке поставит.

– Тогда, когда вас поставили к стенке, как вам удалось выжить?

– Наверное, ему надоело, бросил.

Мы себя там не чувствовали людьми, и нас не считали за людей. Мы были как козявки. Они могли что угодно с нами делать. Мы были полностью бесправными.

– Что помогло сохранить свою личность, не позволило опуститься?

– Советское воспитание победило войну. Война была всенародной. Независимо от возраста, от положения, от национальности, от образования. Все были едины в стремлении победить врага. Это результат всей нашей системы: и школы, и семьи, и организаций, всей нашей жизни.

– Обсуждали, почему попали, что делать?

– Все знали, почему попали. Тогда все видели и неопытность командования, и превосходящие силы противника, и растерянность, и панику. Немцы были уже обстреляны. А мы – главным образом молодежь необстрелянная. Там, где был приписной состав, участники Гражданской войны, там была организация. А молодежь – сразу паникует. Паника – самое страшное. В первые дни паника нас губила.

Офицеров всех не расстреливали, расстреливали комиссаров. У офицеров лычки на рукаве и кубики в петлицах, у политработников звездочки. Правда, сначала немцы не различали, потом уже разбирались. Они сразу не заметили, что я офицер. Со мной, когда я попал в плен, был солдат Рубнек. Он говорит: «Надо кубики снять». Оторвали воротник. Сразу отделяли политработников: «Комиссары, шаг вперед». Были такие, которые выходили. Были такие случаи, что и выдавали. Всякие были люди. Комиссаров и евреев расстреливали сразу. А к остальным применялась политика постепенного уничтожения: скудное кормление, физическая нагрузка и издевательства.

– Охраняли немцы?

– Только немцы. Хотя были и наши полицейские. Был даже из нашей деревни мой одноклассник. Случайно встретились с ним в Виннице. Даже когда мы были детьми, он отличался. Его не любили, и не случайно. Говорит: «Я уже присягу принял, помогу и тебе пробиться в полицаи». – «Нет, в полицию я не пойду. Если можешь, принеси кусочек хлеба». – «Нет, хлеб носить запрещено». Я круглый сирота, родители рано умерли, я их не помню. Рос у бабушки с дедушкой. Окончил среднюю школу, они все сделали, чтобы я стал на ноги. Попросил только сообщить на Родину, что меня видел, чтобы меня не ждали. Я не рассчитывал остаться в живых. Кстати, он остался живым, приезжал и просил меня не выдавать, что я его видел. Но я не мог скрывать. Он окончил педучилище. После войны работал в школе у нас на родине учителем.

Однажды меня пригласили в Комитет госбезопасности. Я его пожалел, скрыл, подумал: «Молодой, может, ошибся». Протокол подписал. Приехал домой – не могу уснуть: «А может, он людей расстреливал? Может, за ним кровавый след тянется?» Утром встал и пошел: «Знаете что, я сказал неправду».

Потом его арестовали. Он где-то сидел, но остался живой. Единственное пятно на нашей деревне. Из нашей деревни никто не служил в полиции!

Рядом с нашей деревней были немецкие гарнизоны. Один в 3 км. Другой – в 7 км. Человек восемь сразу ушло в партизаны, потом еще 20. Никто не донес! Во время довоенных репрессий у нас никто не пострадал. Деревня была дружная. Не было доносчиков. Мы сохранились.

– Да. Так вот я бежал и 35 дней шел домой. Это длинная история. Первое, конечно, есть хотелось. Даже о свободе не думаешь, главное – поесть. Рядом село, женщина рубит дрова. Я стеснялся попросить поесть. Думаю: «Порублю дрова, она покормит». – «Давайте помогу». Сам-то думал, что я молодой. Но со стороны-то это было не так. Она говорит: «Иди в хату, я тебя покормлю». Но я взял топор, ударил и упал: «Иди в хату, сама поколю». Сразу нельзя много кушать – это смерть. Она мне положила буханку хлеба и компоту грушевого налила. Я не могу не есть! Говорит: «Кушай хлеб, не бойся. Компот поможет». – Действительно так. «Теперь собирайся, а то немцы могут прийти». Пошел дальше. В другой деревне пожилая женщина покормила меня. Говорит: «Оставайся у меня. Может, война окончится. Может, привыкнешь ко мне. Мы с тобой примерно одного возраста». – «Сколько вам лет?» – «45». – «Дайте мне зеркало». – У меня черная борода. Грязь. Воды не было, не мылся. – «Вы знаете, а мне – 19 лет». – «Ай, сынок, иди, конечно». Такой у меня был вид. В одном селе поменял свое военное обмундирование на гражданскую одежду. Переодели меня, помыли. У нас до войны был анекдот, что украинцы моются из лохани, а парятся в печке. Бань нет. Думал, анекдот, а оказалось, действительно так. В печку залазят, немножко закрывают, греются. Я не рискнул. Подумал, не выдержу. Потом шел, по карте посмотрел. Винница – Житомир – Бердичев – Коростень – Жлобин-Мозырь – Бобруйск – Борисов – Лепель. Думал идти по запутникам, а дорогой прямее и быстрее. У меня торба с салом, яблоками. Иду по дороге, машина немецкая, Остановились: «Ком!» Это было перед Житомиром. Думаю: «Опять попал в лагерь, вот тебе и быстрее»! Тут я схитрил. Угощаю немцев яблоками, говорю, что еду на рынок. Провезли меня километров 40. Ссадили. Думаю: «Все. Дорогой больше идти не буду. Пусть кружней, но надежнее!»

– Ощущение голода прошло?

– Наверное, недели две не мог наесться. Сколько ни ем – все равно хочется есть. Потом потихонечку прошло. Шел 35 дней. Пришел домой к бабушке. Всю дорогу думал, что попаду ночью. И действительно так. Думаю, не буду признаваться, кто я. Узнает меня бабушка или нет. Стучу ночью: «Кто там?» – Не мог скрыть: – «Толя». Зажгла коптилочку. Смотрит: «Нет, не Толя». Всего два года прошло с тех пор, как ушел в военное училище. «Может, ты знаешь про Толю, расскажи». Никак не могу ее убедить. Так минут 10 еще переговаривались. У меня были волосы черные, на голове светлая полоса в виде полумесяца. Снял шапку: «Бабушка, посмотри». Тогда только узнала. Она меня лечила по-своему: каждый день перед приемом пищи давала стопку самогона. Я стал быстро поправляться. Говорю: «Я же могу стать алкоголиком». – «Ничего, не станешь». Так было месяца три. Действительно, алкоголиком не стал. Алкоголь вызывает аппетит, выделение желудочного сока – это помогло.