Ураган. Книга 1. Потерянный рай - Джеймс Клавелл

Уже были вооруженные столкновения между «зелеными повязками» и марксистами-исламистами и другими левыми группировками в Ковиссе, и еще больше их было в Гачсаране, близлежащем городке к северо-западу от Ковисса, где был построен нефтеперерабатывающий завод. Вчера после наступления темноты он возглавил налет «зеленых повязок» на конспиративную квартиру Туде: один из членов ячейки выдал им место собрания в обмен на надежду, что их пощадят. Пощады не будет. Бой был внезапным, коротким и кровавым. Одиннадцать человек убитых. Хусейн надеялся, что среди них были лидеры. Пока Туде не выступала открыто большими силами, но на завтра они призвали к проведению массовой демонстрации в поддержку демонстрации Туде в Тегеране, хотя Хомейни прямо предупредил их против такого выступления. Столкновение было уже запланировано. Обе стороны знали это. Многие погибнут, угрюмо подумал Хусейн. Смерть всем врагам ислама!

– Держи, – сказала она, протягивая ему горячий, сладкий черный кофейный нектар, единственную роскошь, которую он позволял себе в жизни, кроме пятниц – священных дней – и других особых дней и всего священного месяца Рамадан, когда он с радостным сердцем отказывался и от кофе.

– Спасибо, Фатима, – вежливо сказал он.

Когда Хусейна назначили сюда муллой, его отец и мать нашли ему жену, а его наставник, аятолла Исфахана, сказал, чтобы он женился, поэтому он подчинился.

Хусейн выпил кофе, получив огромное удовольствие, и вернул Фатиме маленькую чашечку. Женитьба не увела его с выбранного пути, хотя время от времени ему нравилось спать рядом с ней, чувствуя в зимнем холоде ее большие и теплые ягодицы, иногда он поворачивал ее к себе, входил в нее, потом снова засыпал, но никогда не знал настоящего покоя. Покой я обрету только в раю, только там, думал он, чувствуя, как волнение нарастает в груди, – теперь уже скоро. Хвала Аллаху, что меня назвали в честь имама Хусейна, покровителя мучеников, второго сына имама Али, принявшего великое мученичество тринадцать веков назад в битве под Куфой, теперь Кербелой.

Мы никогда не забудем его, думал Хусейн, наполняясь экстазом, заново переживая боль ашуры, десятого дня месяца мухаррам, – всего несколько недель назад – годовщину этого мученичества, самый священный день траура для всех шиитов. На спине Хусейна еще оставались рубцы. В тот день он снова посетил Кум, как в прошлом году и в позапрошлом, приняв участие в процессиях ашуры, процессиях очищения, вместе с десятками тысяч других иранцев, которые бичевали себя, чтобы помнить о Божественном мученичестве, хлестали себя бичами и цепями, умерщвляли плоть крючьями.

Много недель у него ушло на то, чтобы залечить эти раны, чтобы он мог стоять, не испытывая боли. Как угодно Аллаху, с гордостью говорил он себе. Боль – ничто, мир – ничто, я стоял против Пешади на военно-воздушной базе, и завладел базой, и подчинил и усмирил ее, и привез его в Исфахан в оковах, как мне было приказано. И сейчас, сегодня, я снова пойду на базу, чтобы провести расследование в отношении этих чужеземцев и обуздать их и этого суннита Затаки, который мнит себя Чингисханом, и сегодня днем я снова поведу правоверных против безбожников Туде, исполняя Божий труд по воле имама, который подчиняется одному лишь Богу. Я молюсь, чтобы сегодня передо мной открылся вход в рай, где я возлягу на диванах, устланных парчой, и плоды двух садов будут под самой рукой моей, – столь знакомые слова Корана навеки отпечатались в его мозгу.

– Нам нечего есть, – сказала жена, нарушив строй его мыслей.

– Сегодня будет еда в мечети, – ответил Хусейн; и его сын Али стал слушать еще внимательнее, тут же отвлекшись от расчесывания укусов мух и других насекомых. – Отныне ты с детьми никогда не будешь голодать. Мы будем раздавать каждый день хореш и рис нуждающимся, как делали это на протяжении всей нашей истории. – Он улыбнулся Али, протянул руку и взъерошил ему волосы. – Бог знает, что уж мы-то точно нуждающиеся.

С возвращением Хомейни мечети снова взяли на себя старинную роль кормильцев, ежедневно раздавая простую, но питательную пищу, пищу, которая передавалась им как часть закята – добровольной милостыни в пользу неимущих, которая взимается со всех имущих мусульман, – или приобреталась на деньги от закята, который теперь снова стал прерогативой мечетей. Хусейн обрушил новые проклятия на шаха, который два года назад отменил эту ежегодную субсидию муллам и мечетям, что стало для них причиной такой бедности и мучений.

– Присоединись к людям, ждущим в мечети, – сказал он жене. – Когда они все поедят, возьми, сколько нужно, для себя и детей. Так ты будешь делать каждый день.

– Благодарю тебя.

– Благодари Бога.

– Я благодарю Его, о да, я благодарю.

Хусейн надел сапоги и вскинул автомат на плечо.

– Можно мне с тобой, отец? – спросил Али тоненьким, пронзительным голоском. – Я тоже хочу исполнять Божий труд.

– Конечно пойдем.

Фатима закрыла за ними дверь и опустилась на скамью. Желудок у нее урчал от голода, она чувствовала себя больной и слабой, слишком усталой, чтобы отгонять мух, садившихся на лицо. Она была на восьмом месяце. Повивальная бабка сказала ей, что роды в этот раз будут тяжелее, чем раньше, потому что младенец лежит неправильно. Фатима заплакала, вспоминая разрывающую, заставлявшую кричать во весь голос боль последних родов, и тех, что были до этого, и всех остальных. «Не беспокойся, – самодовольно сказала ей старая повитуха, – ты в руках Божьих. Немного свежего верблюжьего навоза на живот, и боли пройдут. Долг женщины – рожать детей, а ты молода».

Молода? Мне двадцать два года, и я старая, старая, старая. Я знаю это, и знаю почему, у меня есть ум и есть глаза, и я даже могу написать свое имя, и я знаю, что наша жизнь может быть лучше, как это знает имам, едва только будут изгнаны чужеземцы и зло чужеземных обычаев будет вырвано с корнем. Имам, да защитит его Аллах, мудр и добр и говорит с Богом, подчиняется одному только Богу, а Бог знает, что женщины – не имущество, которым можно распоряжаться как угодно, их нельзя низвергнуть назад во времена Пророка, как того хотят некоторые фанатики. Имам защитит нас от экстремистов и не позволит им отменить шахский закон о семье, который дал нам право голоса и защиту от необоснованного развода. Он не допустит, чтобы у нас отняли наши права и свободы, наше право выбирать, носить нам чадру или нет, ни за что не допустит, когда увидит, как сильно мы этого не хотим. Не допустит, когда увидит нашу непоколебимую решимость. По всей стране.

Фатима вытерла слезы и почувствовала прилив радости при мысли о запланированной через три дня демонстрации, и боль в теле немного утихла. Да, мы, женщины, пройдем демонстрацией по улицам Ковисса, с гордостью поддерживая наших сестер в больших городах, в Тегеране, Куме и Исфахане, только я, конечно, надену чадру, по собственному свободному выбору, из-за Хусейна. О, как это чудесно – иметь возможность проявить нашу солидарность и как женщинам, и как сторонницам революции!

Новость о планировавшихся демонстрациях в Тегеране разлетелась по всему Ирану – никто не мог толком сказать, каким образом. Но все женщины знали. По всей стране женщины принимали решение последовать этому примеру, и все женщины одобряли его – даже те, кто не осмеливался сказать об этом открыто.