Религия - Тим Уиллокс

Серебряный крест ордена, который использовали во время крестных ходов, был пронесен по проходу Сан-Лоренцо, за ним пронесли священную филермскую икону Пресвятой Богородицы. Когда икона проплывала мимо, многие видели, как по бледным щекам Мадонны струятся настоящие слезы. Некоторые даже теряли сознание от экстаза. За иконой последовал меч святого Петра, крышка серебряного футляра была откинута, так что счастливчики могли краем глаза увидеть героическую реликвию, лежащую внутри. Наконец пронесли самое главное сокровище Религии, правую руку Иоанна Крестителя, хранящуюся в украшенной драгоценными камнями дарохранительнице. Почетный караул рыцарей, по одному от каждого ланга, нес эту последнюю реликвию, и возглавлял их сам Ла Валлетт.

Процессия вышла из церкви и двинулась по разбомбленным улицам, шествуя мимо госпиталя и поредевшего строя защитников, растянувшегося вдоль бастионов и стен. Все опускались на колени и крестились, когда мимо проносили священные реликвии, и каждый ощущал, как сила Иисуса Христа, Пресвятой Богородицы, святого Петра и Крестителя наполняет сердце. Мысль о мусульманских псах, отсекших руку Иоанна Предтечи, вызывала волну гнева и удваивала силы каждого христианского солдата, стоявшего на стене. К тому моменту, когда процессия вернулась обратно в Сан-Лоренцо, боевой дух обескровленного гарнизона был так же неукротим, как в начале осады.

Тангейзер пропускал обряд евхаристии — он предпочитал иные, самые простые способы поклонения Богу. Но пока они с Ампаро искали Карлу, ему поневоле пришлось увидеть большую часть грандиозной процессии, прошедшей мимо, и он поразился тому впечатлению, которое произвело на него это зрелище. Получалось, что парад реликвий стоил лишней тысячи человек, а может быть, даже больше, потому что сражаться за себя — это одно, но сражаться за правую руку человека, который крестил самого Христа, — совсем другое дело. Ту самую руку, которой он погрузил Его в воды Иордана, ни больше ни меньше. Даже Тангейзер ощутил, как забурлила кровь, и задумался: может быть, жизненный путь Христа все-таки не был просто путем к Вознесению?

Тангейзер нашел Карлу на госпитальной площади, она сама, казалось, была на грани блаженства. Карла подносила чашу с вином к губам человека, обе руки которого были укорочены и замотаны пропитавшимися кровью бинтами. Карла казалась усталой и измученной, взлохмаченные волосы в грязи, выцветшее черное платье совсем истрепалось, но, когда она повернулась к нему и улыбнулась, Тангейзер был готов поклясться, что она никогда еще не была так хороша. Он осознал, что являться к ней вместе с любовницей было не слишком вежливо, но Карла восприняла это совершенно естественно. Он подумал, может быть, их договор удастся продлить и на время после заключения брака, но потом решил, что, даже если подобное и будет возможно, это лишь положит начало новым глупостям. Любить двух женщин одновременно… В сравнении с этим и война — сущий пустяк. Тангейзер отпустил Ампаро и принял по-военному деловитый вид.

Не успел он раскрыть рот, как Карла сказала:

— Надеюсь, вы хорошо выспались этой ночью.

Тангейзеру ее замечание показалось довольно ехидным, как, впрочем, и улыбка. Он еще на шаг отошел от Ампаро и разразился горячей речью.

— Если уж вы спросили, большую часть ночи я провел на ногах, — сказал он, — рискуя лишиться жизни или конечностей во вражеском лагере, когда старался приблизить осуществление нашей общей мечты.

— Нашей заветной мечты?

— Именно ее.

Карла окинула взглядом плотные ряды раненых, и он понял, что в ней ожили прежние сомнения.

— Из каждых десяти человек, которые с оружием в руках поднялись на защиту города, девять уже покойники или близки к тому, — сказал Тангейзер. — Вы служили им, отдавая больше души, чем требовали от вас честь, или долг, или даже сам Господь Бог. Если мы переживем этот день, у нас появится возможность послужить Орланду. И нам самим.

Карла взглянула на него. Он улыбнулся. Она кивнула. Он жестом подозвал Ампаро.

— Оставайтесь здесь и держитесь вместе, — сказал Тангейзер. — Никуда не уходите. Я вернусь с наступлением темноты. Будьте готовы.

* * *

Тангейзер выяснил, что этой ночью не только он совершал вылазку. В предрассветные часы Андреас де Мунатонес, певец, танцор и рыцарь Сантьяго из Астурии, возглавил отряд, спустившийся под землю по вырытым христианами встречным тоннелям. После яростной схватки в свете факелов саперы, мамелюки и лахимьи были повержены, две укрепленные балками турецкие галереи, змеями уходящие в сторону ничьей земли, забросаны снарядами с горючей смесью. Мальтийские саперы вытащили Андреаса из второй галереи с киркой, торчащей из груди, и отнесли его в Сан-Лазаро, где он скончался во время утренней мессы.

Подобные вылазки, несмотря на всю отвагу, не смогли предотвратить продвижения нескольких других тоннелей, набитых порохом, которые турки подвели под самую стену. Три заминированные шахты взорвались, принеся огромные разрушения, в качестве прелюдии к наступлению.

Тангейзер с Борсом, которые решили испытать судьбу в одном строю с северянами, видели, как рванули шахты, когда они подходили к бастиону Германии на левом краю христианских фортификаций. Внутренняя стена Кастильского бастиона, которую восстанавливали много мучительных недель, была уничтожена за мгновение. Между бастионами Италии и Прованса тридцатифутовый отрезок куртины обрушился в ров. Два десятка защитников были погребены под каменными завалами. На вершине холма Санта-Маргарита был развернут санджак-и-шериф. Огневой вал от турецких осадных орудий залил светом гребни холмов. И когда клубы дыма скатились вниз в долину и силы джихада в очередной раз объединились, тысячи гази ринулись через равнину Гранд-Терре, намереваясь осуществить волю Аллаха.

— Аллах акбар!

Равнина была похожа на озеро зловонной грязи, запекшейся под солнцем, однако за все лето не выпало ни одного дождя, а местные почвы были светлые. Запекшаяся темная корка, по которой мчались язычники, образовалась от свернувшейся крови и всего, что извергается из человеческого тела перед смертью. Пыль, которую взбивали ноги гази, была не землей, а высохшей кровью их погибших товарищей. Радужные рои трупных мух сине-зелеными спиралями завивались к небу, некоторые воины падали на бегу, проваливаясь по щиколотку в кишащие личинками ямы, не заметные сверху. Когда заработали пушки Религии, очередные десятки гази полегли тут же с чудовищными ранениями; раненые извивались в зловонной грязи, похожие на каких-то первобытных тварей. Но все равно отряды шли вперед. Когда они были в трехстах футах, дали залп мушкетеры, увеличивая их потери.

Тангейзер забил в дуло ружья новую пулю и утер лоб. Армия, надвигающаяся на них, больше не была неумолимой силой, которая изначально высадилась в Марсашлокке. Тенор мусульманского боевого клича был пронзителен, они выскребали собственную воинственность с самого дна изможденной души. Они шли на штурм стен уже не ради своего султана, не ради трофеев или славы, не для того, чтобы выразить ненависть к Христу, — подобные чувства вдохновляли их прежние атаки. Они шли сейчас даже не для того, чтобы увидеть лик Господа. Сейчас они рвались вперед, подчиняясь слепому стадному чувству, которое есть зло и проклятие всего человечества. Каждый из них двигался вперед, потому что так делал его сосед, и с точно такой же ни на что не направленной храбростью. Тангейзер взялся за затвор колесцового замка и прицелился.