Большая грудь, широкий зад - Мо Янь

Из темноты мясной лавки выскользнули, как привидения, несколько человек. В тускло-жёлтом свете фонарей они принялись пересчитывать захватанные дочерна купюры. Цзиньтун догадался: воры это, что уводят у крестьян скот и продают по дешёвке мясникам. Крестьяне ненавидели их лютой ненавистью и, поймав, отрезали носы. Но всех не переловишь. В прошлом году Единорог по горячим следам сообщил об одном деле, которое взбудоражило весь город. Один скотокрад, которому отрезали нос, взял и подал в суд на двух крестьян, совершивших этот акт возмездия. В результате скотокрада приговорили к трём годам исправительных работ. Но и этих двух крестьян осудили на такой же срок. Многие остались страшно недовольны, они полагали, что такой приговор слишком мягок для воров и ставит их на одну доску с пострадавшими. Самые отчаянные подбили несколько десятков обворованных на сидячую акцию протеста перед воротами суда. Они просидели целые сутки, но никому не было до них дела. Тогда их вожак Ван Цайда расколотил топориком вывеску на здании суда, а молодой балбес Ли Чэнлун ворвался в здание и разбил кирпичом огромное — три на шесть метров — зеркало в холле. Кончилось всё тем, что Ван Цайда и Ли Чэнлуну тут же надели наручники, и через месяц каждый получил по шесть лет тюрьмы.

Безносых среди считавших деньги было двое. Эти вели себя особенно разнузданно, разгуливали среди бела дня со здоровенными тесаками и, не таясь, налетали на человека с коровой. «А ну давай сюда! — говорили они. — У меня рожа всё равно изуродована, жить или помереть — всё едино; угрохаю одного — будем квиты, положу двоих — на одного в прибытке!» Господи, кто тут что поперёк скажет! Эти скотокрады и приёмами боевых искусств владеют, и ручищи у них сильные, и ножи острые. Тесаки выкованы ещё в конце династии Цин знаменитым кузнецом Шангуань Доу. Одинаково хорошо рубят и мягкое, и твёрдое. Одним ударом быка пополам развалить можно. И не только быка. Так что, идти заявлять на них? Правитель небесный, да ни в коем случае! Не заявишь — одну корову потерял, заявишь — считай, двух. Эти «дружинники» из полицейских участков все, как один, «славные парни», у них что убийство, что поджог — всё с рук сходит. Со скотокрадами давно спелись. Те скот продают, а они свой процент имеют. Иди, заявляй! Будут вести себя так, будто им с неба жареная курица в руки свалилась, рожи корчить, мёдом изливаться: «Что, почтенный, коровы лишился? Ах эти безносые, совсем стыд потеряли! Негодяи, презренный сброд!» Ну да, исчезли — и с концами, ага. «Вот что, почтенный, мы тут целыми днями носимся по всем этим делам, как зайцы в поле, отощали, что твоё коромысло, где тут сил взять, чтоб воров ловить! А своди-ка ты нас сначала в ресторанчик перекусить! А как подзакусим, так за твоё дело и возьмёмся». Ну пошли, напротив как раз есть заведение, «Пять золотых звёзд» называется. Там как раз телятинка готовится в начищенном котле, ветерком аромат доносит. Просто так есть не годится, надо бы дюжину кружек бочкового пивка заказать, верно? И как возьмутся за пиво, а каждая кружка по восемь юаней восемь цзяо восемь фэней, — и понеслось: «Ещё давай, давай, давай, давай!» А чего давай-то? Это уже сходи с ума давай! Все эти сборы за регистрацию дела, сборы за дознавание, сборы на пособия, командировочные, сборы за работу в ночную смену — всё тебе оплачивать. Тут и грохнешься перед ними на колени: «Не нужна мне эта корова, ладно?» — «Нет, эдак не пойдёт! Это же лучший полицейский участок! Мы что здесь, ерундой занимаемся? Не хочешь заявлять — не надо, только денежки вот заплати: сбор за отказ от иска — тысяча юаней!» Так-то вот, о корове уже и речи нет, жену с детьми потеряешь — и то никаких исков не подавай. Нынче вся эта полиция и иже с ними… Как только речь о них заходит, у простых людей волосы дыбом встают!

В голове у Цзиньтуна спутались в один клубок сплетни последних дней и дела давно минувшего времени. Увидев безносых скотокрадов, он хотел потихоньку улизнуть. Не думал, что его снова потянет на все эти размышления. Но тут один из безносых махнул у него перед носом тесаком и прогундосил:

— Ты чего здесь выглядываешь?

— Слепенький я, господин хороший, — запричитал Цзиньтун. — Ничего не вижу, ничего…

— Вали отсюда, голь перекатная, — сплюнул скотокрад.

Цзиньтун поспешно устремился прочь. В тёмные переулки теперь страшно и сунуться. «Силы небесные, наткнёшься опять на свору свирепых псов, и избавления в виде телёнка, скорее всего, больше не будет. Давай-ка дуй по освещённым местам. Там, где много народу, можно какою ни на есть тряпья найти, чтоб прикрыться. Если уж действительно будет некуда деться, вернусь к матушке. Будем вместе утиль собирать. А с Лао Цзинь и Гэн Ляньлянь, можно считать, пожил в достатке, так что и в сорок с небольшим помереть не обидно».

На главной площади города — море света. В центре — кинотеатр, по обеим сторонам — музей и библиотека. Высокие ступеньки, в ночное небо тянутся голубые стеклянные стены, кругом большие фонари. Силы небесные, ведь никто здесь шить не шьёт, зачем столько фонарей горит! Это сколько электричества расходуется! При входе в кинотеатр — огромный плакат. Толстая женская ляжка оттенена полупрозрачным ципао.[221]Дуло пистолета толще руки, из него вырывается пламя. Сочатся и сверкают капли крови. Женская плоть, вываленные груди больше баскетбольного мяча, ресницы крепче и толще, чем щетина обувной щётки. По этой площади он нередко проезжал в машине Гэн Ляньлянь, но как-то не замечал, что она такая большая. Теперь, этой промозглой весенней ночью, тащась в одиночестве по её восьмиугольным бетонным плиткам, до смерти напуганный принц Шангуань в полной мере ощутил её широту и безбрежность. Ноги болели невыносимо. На ступнях уже с десяток кровавых пузырей размером с виноградину. Некоторые лопнули, и из них сочилась прозрачная жидкость. Они-то и болели больше всего. Увидев несколько кучек, наложенных животными, он в ужасе отпрянул, решив, что это оставили собаки. Вот до чего дошёл: стоит увидеть собаку, и сердце в пятки уходит. На плитках кто-то нарисовал цветными мелками женское лицо, которое показалось знакомым. Но чем дольше он смотрел, тем более чужими казались его черты. Налетевший порыв ветра принёс несколько белых пластиковых мешков — они катились по площади, переворачиваясь. Несмотря на боль в ногах, он устремился за ними и схватил один, потом погнался за другим. Так и перебежал всю площадь, оставляя кровавые следы. Пакет повис на падубе у дороги. Цзиньтун уселся прямо на мостовую, хотя холод резал как ножом. Обернул пакетом ногу и вдруг заметил, что этих пакетов на ветках превеликое множество. Страшно довольный, стал снимать их один за другим и оборачивать ноги, пока они не стали похожи на медвежьи лапы. Потом встал и прошёлся. Ступать было мягко и удобно, боль утихла, даже сердце радостно забилось. Шорох от пакетов разносился далеко вокруг.

Со стороны Цзяолунхэ слышался грохот — забивали сваи. Место это переименовали в район Гуйхуа, и сейчас его жители должны были спать глубоким сном. Лишь на юго-востоке, в окнах только что выстроенной, самой роскошной в городе высотки «Гуйхуа-плаза», кое-где горел свет. В окнах остальных «небожителей» света не было. Подумав, он решил вернуться к пагоде, к матушке. Теперь они всегда будут вместе. Безнадёга так безнадёга. У матушки страусиных яиц не поешь и в сауне не помоешься. Но и до такого, чтобы бегать по городу чуть ли не голышом, не докатишься.