Большая грудь, широкий зад - Мо Янь

Мужчина уже начал лысеть, но выражением лица напоминал проказника мальчишку. Глаза светятся, бодрый, энергичный; небольшой рот, мясистый нос над красивыми полными губами, белые толстые уши с тяжело висящими, как гребешок у индюка, мочками. Никогда прежде я не видел мужчин и уж конечно не встречал женщин со столь благородным лицом. Их предназначение — быть императорами, их всегда ждёт удача в любви, им суждено иметь три дальних покоя, шесть палат и семьдесят две наложницы.[222]Я догадался, что это Сыма Лян, но всё же не верилось. Меня он сначала не заметил, да и не хотелось, чтобы заметил, — а ну как увидит и не осмелится признать! Ведь Шангуань Цзиньтун теперь душевнобольной да ещё сексуальный извращенец. За Сыма Ляном следовала женщина, похожая на метиску. Высокая, выше Лу Шэнли, глубоко посаженные глаза, большущий рот; титьки, наверное, белоснежные, прохладные, как иней, гладкие, как шёлк, подрагивают на каждом шагу, крохотные точёные соски, остренькие, как мордочки пыхтящих ёжиков.

Следуя вплотную друг за другом, со стороны нового моста через Мошуйхэ подъехали два сверхдлинных лимузина — красный и белый, ну просто самец и самка. Если эти двое спарятся и на свет появится маленький лимузинчик, какого он, интересно, будет цвета?

Лу Шэнли то и дело поглядывала на мужчину, и её лицо — обычно властное, самоуверенное — светилось чарующей улыбкой. А её улыбка подороже бриллиантов и пострашнее яда будет. Подбежал, вихляя задом, начальник управления по охране памятников культуры с нашей фарфоровой чашей в руках.

— Как мы рады, мэр Лу, что вы прибыли проинспектировать нашу работу!

— Что это вы собрались делать? — спросила Лу Шэнли.

— Будем разбивать вокруг старой пагоды большой развлекательный парк, приманивать отечественных и иностранных туристов.

— А почему я об этом не знаю?

— Осмелюсь доложить, решение принято ещё при прежнем мэре.

— Все без исключения решения Цзи Цюнчжи подлежат пересмотру. Ни пагоду, ни хижину перед ней сносить нельзя. Здесь нужно возродить традицию снежного торжка. А разбивать парк с несколькими паршивыми игровыми автоматами, аттракционами с измочаленными сталкивающимися машинками да с десятком ветхих столов для настольного тенниса — это что, развлечение? Что в этом интересного? Нужно смотреть на вещи шире, товарищ, если мы хотим привлекать иностранных гостей, чтобы они оставляли здесь свои деньги. Я уже обратилась к жителям города с призывом учиться у первопроходцев — у птицеводческого центра «Дунфан», идти непроторёнными дорогами, браться за то, чего прежде не делал никто. Что понимается под реформой? Что предполагает дух открытости? Именно дерзновенные мысли и деяния. В мире нет ничего, что нельзя сделать, есть лишь то, до чего ещё не додумались. В настоящий момент птицеводческий центр «Дунфан» реализует так называемый проект «Феникс». Скрещивая страуса, золотого фазана и павлина, они хотят вывести оставшегося лишь в преданиях феникса…

Она уже поднаторела в выступлениях и чем больше говорила, тем больше распалялась, подобно разгорячённой лошади. Нотариус и полицейские стояли остолбенев. Камера репортёра городского телевидения, вне сомнения одного из подчинённых Единорога, которого недавно повысили до начальника управления радио и телевидения, была направлена на мэра Лу Шэнли и дорогого гостя. Очнувшийся репортёр городской газеты тоже забегал, снимая начальство и зарубежного бизнесмена в разных ракурсах.

Сыма Лян заметил наконец связанную по рукам и ногам матушку. Он вдруг весь подобрался, словно его потянула за волосы огромная рука. Качнулся назад, из глаз брызнули слёзы. Он стал медленно опускаться на колени, а потом распростёрся на земле с громким воплем:

— Бабушка! Бабушка…

Расплакался он откровенно и искренне. Об этом свидетельствовали и катившиеся ручьём слёзы, и повисшие на кончике носа сопли.

Шангуань Лу вглядывалась в него слабеющими глазами, губы у неё кривились дрожа:

— Лян Эр… Ты?..

— Я, бабушка, родная моя! Я тот самый Сыма Лян, которого ты вскормила грудью, — всхлипывал он.

Шангуань Лу попыталась повернуться, и Сыма Лян вскочил:

— Сестра, зачем понадобилось связывать бабушку?

— Это я недоглядела, брат, — сконфуженно выдавила Лу Шэнли. И повернувшись к Цинь Уцзиню, прошипела сквозь зубы: — Ну вы и сволочи! — Ноги у того подкосились, но он устоял, сжимая в руках нашу чашку. — Погодите, вот вернусь… Нет, прямо сейчас… — Она просто кипела от злости: — Ты уволен. Возвращайся в офис и пиши объяснительную! — Она нагнулась и стала развязывать опутывающие Шангуань Лу верёвки. Один узел оказался особенно тугим, и она вцепилась в него зубами. Выглядело это очень трогательно.

— Припоздала я, бабушка, — выдохнула она, помогая Шангуань Лу подняться.

— А ты кто такая? — с сомнением глянула на неё матушка.

— Не узнаёте, бабушка? Я Лу Шэнли, ваша внучка!

— Непохоже, непохоже, — покачала головой матушка. И отыскала глазами Сыма Ляна: — Лян Эр, дай бабушка потрогает тебя — похудел ты или потолстел. — Руки матушки заскользили по голове Сыма Ляна. — Да, ты мой Лян Эр. Люди с годами могут меняться, а черепушка не меняется. Всё, что выпадает человеку в жизни, на черепе отражается. А жирку у тебя хватает, дитя моё. Видать, живёшь неплохо и поесть хорошо можешь себе позволить.

— Да, бабушка, — всхлипывал Сыма Лян, — могу. Пришёл конец вашим бедам. Теперь заживёте покойно и счастливо. А что мой младший дядюшка? Как он?

Только он спросил обо мне, я сразу же юркнул за пагоду. Да, я душевнобольной, не отрицаю, но это лишь когда вижу женскую грудь. А так я никакой не больной, только прикидываюсь. Уж очень славная это штука — психа изображать. Говори всё, что в голову взбредёт, неси всякий бред — другие лишь посмеются. Если кто принимает за чистую монету то, что несёт душевнобольной, он сам такой и есть. Вытворяй что хочешь. Можно изображать танец посадки риса посреди оживлённой улицы. Ни один водитель не собьёт, ни один полицейский не арестует, даже не обругает. А если пожурит, можно с глупой улыбкой потрогать блестящую пряжку у него на ремне: «Трогаю большую титьку!» И он будет хохотать до слёз. Или можно остановить старый лимузин председателя городской женской ассоциации и погладить круглые фары: «Трогаю титьку! Трогаю большую титьку!» — И увидишь, как эта председательница в машине покатывается от хохота. Приходишь на площадь, где кинотеатр, встаёшь перед афишами, прыгаешь, как обезьяна, тянешь к ней чёрные пятерни и орёшь: «Трогаю большую титьку! Трогаю большую титьку!» На афише, выставив свои титьки, усмехается известная кинозвезда. Народу поглазеть на меня собралось в тот день больше, чем зрителей в чёрной утробе кинотеатра. Мужчины, женщины, даже дети. Среди них и одна молодая женщина, только что после родов.

Она знала меня, я её тоже знал, но делал вид, что на меня нашло затмение и я её не узнаю. На ней пышная юбка попрозрачнее сетки от комаров, а под ней только чёрные трусики. Сама светлокожая, с хорошей фигурой. Родила, но фигуру сохранила. «После родов — сучьи соски»[223]— это не про неё. Бюстгальтера нет, крепкие, пышные груди видны как на ладони. Вот у кого молока хоть залейся. Счастливый её ребёнок. В руке авоська, в ней пупырчатые огурцы с цветочками на макушке, лиловые блестящие баклажаны с ворсинками и несколько ярко-красных, да ещё необычной формы, с сосками, помидоров. «Эй, извращенец, попрыгай, потрогай её большие титьки!» Это невинные, как ангелочки, дети в красных галстуках — они хлопают в ладоши и кричат, подзуживая меня. Во главе с учительницей пришли смотреть фильм по программе нравственного обучения. Из громкоговорителей разносится песенка из этого фильма: «Обыщи весь белый свет — детям лучше мамы нет. С мамой — жемчуга слезинка, а без мамы — как былинка». «Пломбир, пломбир, сливочный пломбир! Эскимо, эскимо на палочке! Суй в рот — жара уйдёт». Бабах! «Пневматическая винтовка, прояви сноровку, получи приза упаковку!», «Накинь кольцо, один бросок — один юань. На что накинешь, то и получишь». Можно выиграть сигареты, жевательную резинку, энергетический напиток, кока-колу. «Попадёшь — в выгоде, не попадёшь — компенсируем». Дрессированные обезьянки. Бойцовые куропатки. Каждый, как говорится, бьёт в гонг, продавая сладости, делает свою игру. На шахматной доске игра переходит в эндшпиль. «Закуски с оригинальным вьетнамским ароматом! Пожалуйте насладиться неповторимым послевкусием блюд от обладателя многих наград, героя оборонительной войны[224]Жуань Мэйсяна по прозванию Тигр Песков!», «Говяжьи фрикадельки от семьи Ма, перекус и массаж одновременно!». Кокетливо поправляя волосы, зазывают покупателей намазанные отечественной и иностранной косметикой девицы. Но везде нужно платить, а смотреть представления извращенца Шангуань Цзиньтуна можно бесплатно. «Эй, извращенец, покажи, как старик сосёт грудь!» Тебе тогда стало невыносимо тоскливо, потому что в прекрасных глазах этой полногрудой молодой женщины с авоськой промелькнул особенный и поэтому легко заметный лучик сочувствия, свойственный счастливым молодым женщинам. Он вспомнил, как однажды, во время недолгого квартирования в семье Попугая Ханя, ощутил к этой женщине некую сладкую грусть. Её тогда задержали в супермаркете, и он, расчувствовавшись от её красивой груди, великодушно заступился за неё. Выдал себя за её мужа и расплатился, заявив, что, мол, жена не привыкла платить по счетам. Ты сделал вид, что не узнаёшь её, но желание ещё раз подпрыгнуть, чтобы потрогать грудь кинозвезды на афише, пропало. Сгорая от стыда, ты убежал в какой-то закоулок. Но стоило высунуться — она тут как тут. В закоулке тишина, в блеске солнечного света полощутся, как разноцветные флаги, детские пелёнки.