Оборотный город. Трилогия - Андрей Олегович Белянин

правом. Не перепутай, ежели чё…

Мне резко расхотелось туда спускаться. Но сзади вежливо подтолкнул Моня, и я, чтоб не упасть, был вынужден выпустить труп курьера. Несчастный рухнул вниз, сломав пару ступеней и, судя по воплю, попав оставшейся шпорой в филейную часть гостеприимного Шлёмы.

— Сильно порезался? — виновато уточнил я.

— Девственность не потерял, и уже спасибо, — буркнул упырь, выворачивая шею так, чтоб исхитриться осмотреть дыру в штанах. — Монька, чё присматриваешься, как дьяк к попадье, заходи уже! Свечку зажги, чё ли, да дверь прикрой, щас на троих трапезничать будем. А ты, хорунжий, чё пистолет-то достал? Не боись, тут мы в безопасности…

— Он в безопасности, — поправил быстро сообразивший второй упырь, осторожно кладя к моим ногам нагайку, и, подняв руки, отступил к стене.

— То исть чё, делиться не будет?

— Не…

— Сам всё сожрёт?

— Не…

— А чё тогда? Нас, чё ли, до кучи постреляет да мясную лавку, конкуренции ради, откроет здесь же?

— Не, — наконец сумел как-то вставить слово и Моня. — Пусть уж он лучше сам всё скажет. За что ты так с нами, Илюшенька?

Я опустил пистолет. Крыть было нечем: с головы до ног виноват, чужое доверие обманул, ни в чём не повинную нечисть подставил, сам стыд и совесть потерял, как в глаза-то теперь смотреть этим держимордам буду — ума не приложу…

— Простите меня, братцы, Христа ради. Не могу я вам курьера отдать, хотя бы и мёртвого. Он мне наверху нужен. Какое-то дело тайное с ним связано, и позволить съесть такую «улику» мне никак нельзя, хоть режьте…

— Последнее предложение было фигуральным. — Понятливый Моня шлёпнул по руке товарища, резво потянувшегося к ножу на столе. — А что за дело-то, расскажешь?

— Тока покороче, а то чё-то жрать хочется, мочи нет, — поддержал Шлёма, пытаясь втихомолку дотянуться до уха мертвеца. — Ну чё тебе, хрящика жалко? Ай-й…

Я не Моня, я от души врезал. Если не прав, так и извиниться могу, но вроде намекнул уже прямым текстом: курьера не тронь!

— Ладно, рассказываю…

Да чего там особенно расписывать-то, чай, не хохлому на два сервиза, уложился минут в десять. Упыри слушали внимательно. Хотя, по-моему, их заинтересовало всего одно слово во всей этой истории — война…

— И чё? Ну, типа энто, ты хоть в курсе, где бои-то будут?

— Мы имеем в виду, — доступно пояснил позицию друга Моня, — что если война, так вы, казаки, небось там кучу народу саблями понарубаете. То исть закапывать-то где будете? Нам бы адресочек или ориентир какой. Ну чтоб прийти, всплакнуть об усопших, без свидетелей…

— Так я вам и поверил.

— Да мы особо и не надеялись, — дружно повинились оба. — Но попробовать-то не грех, а?

— Хлопцы, а ничего, что нас стопудово в Польшу отправят? Я вас к полку не приписывал, а если дядя узнает, что упыри в похоронную команду набиваются, так такое начнётся…

— Мы представляем.

— Лучше уж не представляйте, — вообразив себе дядюшкину реакцию, вздохнул я. — Фантазия у него богатая, настропалился на моих шутках нервы взвинчивать и за нагайку хватается, как за господи благослови! А с вашим братом вообще разговаривать будет только с пальцем на курке, а палец у него нервный. Моя вина, но вам-то от этого не легче…

— Вот тока на жалость нам коленом не дави. — Шлёма вытер скупую слезу драным рукавом Мони. — Чую я, ты опять на нашем горбу в рай проехался?

Я открыл было рот для гневной отповеди и… подумав, захлопнул пасть. В смысле рот. Самому себе, естественно. Чего ж дожидаться, пока мои лысые собеседники мне его вежливо прикроют, и справедливо, раз уж я, как тут ни выёживайся, а и впрямь собрался их кинуть.

— Иловайский, — Моня осторожно отодвинул дуло моего пистолета в сторону, — тебе ведь по-любому мёртвое тело из Оборотного города не вывезти, так смысл за него держаться?

— Надо мне…

— Чё пристал, Монька, — неожиданно вступился за меня второй упырь. — Сам же знаешь, что у его дядюшки рука тяжёлая, прибьёт же хлопца! Выручать будем хорунжего, а при случае уж он завсегда отблагодарит по совести. Верно я тя нахваливаю, казачок?

Я с надеждой закивал.

— А идея моя вот в чём будет. Монька, скидавай портки да рубаху! Так, а мы покуда трупяка разденем. И чтоб не возбуждаться, мужики!

— Убью, — не своим голосом прохрипел я, вновь вскидывая ствол турецкого пистолета на уровень Шлёминого лба.

— Ну да, да, с мужиками я чёй-то погорячился, ась?

— Не только. За саму идею с раздеванием покойника убью!

Пока мы грозно сопели друг на друга, Моня, не чинясь, без стыда и совести разнагишался целиком и, прикинув на глазок тело несчастного курьера, подтвердил:

— Затея, конечно, рискованная. Думаю, мундирчик мне по росту великоват будет, а в плечах, наоборот, так даже и узок. Однако ж на что не пойдёшь за-ради чести русского казачества?!

До меня начало доходить… Я опустил пистолет, поднялся по шатким ступенькам к дверям и через щёлочку выглянул наружу. Так и есть, на улице, вытянув шеи, принюхиваясь и поскуливая, собралась уже целая толпа нечисти, жаждущей «справедливого дележа».

По совести говоря, свои на своих здесь нападают редко. Меня-то они в каждый приход ловят, да только с однообразным результатом, а посему и умеренным старанием. Но вот провезти в город мёртвое тело контрабандой, вне санитарного контроля хоть того же мясника Павлушечки, — это дело иное, противозаконное. А раз так, то, стало быть, общественное, и каждый сознательный гражданин от него откусить полное право имеет. Если, конечно, наглости или силы хватит. Получается, что упыри правы, в одиночку мне отсюда курьера нипочём не вытащить…

— Упырче, открывайтеся! — громогласно донеслось откуда-то слева. Ну вот и он, лёгок на помине. Тяжёлый кулак мясника-людоеда пару раз гулко бухнул в хлипкие двери подвальчика.

— Чё надоть? — в два голоса проорали мои упыри.

— Очевидцы свидетельствуют, что вы с Иловайским в обход моих прерогатив свежатинку торговать задумали. Сие не комильфо, человече. Да и как на то дядюшка ваш воззрит…

Ох и денёк, это что ж меня тут каждый час только родным дядей и попрекают?! Он и был-то в Оборотном всего лишь раз, да вот, поди ж ты, как народу запомнилось… Генерал, он и в Африке генерал, а уж такой разлюбезной внешности и красы, как наш Василий Дмитриевич Иловайский 12-й, и подавно!

— Ну так что, оппоненты, сами выйдете или дверь ломать?

Я взвёл курок и оглянулся. Раздетый до исподнего труп курьера был аккуратно переложен на грязный топчан, а молодцеватый Моня, облачившийся в его мундир, застёгивал под подбородком ремешок