Охота на Минотавра - Николай Чадович

– Будь на то моя воля, я бы давно казнил тебя, сын Васудевы. Но какое-то предчувствие мешает мне совершить справедливое возмездие. Мертвый ты для меня еще страшнее, чем живой.

То, что он публично признался в своей трусости, было плохим предзнаменованием. Не только для меня, но и для притихших царедворцев. Свидетели таких откровений тирана обычно долго не живут.

– Позволь не согласиться с тобой, о светоч всех добродетелей, – сказал я. – Мертвецы самые что ни на есть безобидные люди.

– Верно. – Он как-то странно ухмыльнулся. – Но бывают исключения. Одно на миллион или даже на миллиард случаев. И мне думается, что ты, сын Васудевы, как раз и есть такое исключение. Разве я не прав? Сознайся.

– Не понимаю, о владыка народов, в чем именно мне следует сознаться. – До самого последнего момента я не мог взять в толк куда клонит этот тип, прежде казавшийся мне шутом гороховом, но теперь проявивший себя совсем в ином качестве, достойном скорее инквизитора, чем государя или стратега.

– Не понимаешь? Тогда я подскажу тебе. Сознайся в том, что ты совсем не Ачьюта, сын Васудевы, а кто-то совсем другой, не так уж давно вселившийся в это тело.

Спору нет Ганеша попал прямо в цель. Но пока оставалось неясным, каким был этот выстрел – преднамеренным или случайным. Жизнь в атеистическом и прагматическом двадцатом веке, имеющая некое одно, вполне определенное значение, в среде древних ариев, насквозь пронизанной предрассудками и суевериями, звучит совсем иначе. Дабы проверить это, я охотно согласился:

– Так оно и есть, первейший из первых. Я сын Васудевы только по виду. На самом деле я Кришна, седьмая аватара бога Вишну.

– Оставь. – Ганеша отмахнулся от моих слов, как от назойливой мухи. – Я устал от этих сказок. Давай поговорим начистоту. Так и быть, первым придется признаться мне. Я вовсе не Иравата, сын Арджуны, известный больше как Ганеша, а, выражаясь на привычном для тебя лексиконе, аватара совсем другого человека, настоящее имя которого тебе знать необязательно. Согласись, в чем-то наши судьбы очень схожи. Ну а теперь, когда я раскрыл свой секрет, очередь за тобой, незнакомец. Первым делом назовись.

Как любила выражаться вездесущая Алиса, прославившаяся в книжках известного математика и педофила Чарльза Доджсона, сиречь Льюиса Кэрролла: „Чем дальше, тем любопытственней“. Ситуацию, в которой я оказался, можно было смело назвать беспрецедентной. Впервые в жизни (вернее, в череде разнообразных жизней) я встретил хоть кого-то, чья душа, подобно моей, сменила место своего обитания.

Как же мне вести себя сейчас, когда карты обеих сторон практически раскрыты? Броситься Ганеше на шею? Но его прислужники вряд ли позволят мне такую вольность. Да я и сам вовсе не горю желанием побрататься с узурпатором. Достойные люди остаются таковыми везде и всюду. А сволочь всегда сволочь. Даже в ментальном пространстве. Пока за типчиком, прежде называвшим себя Ганешей, не числилось ни одного благого поступка.

– Мое имя тебе ничего не даст, – сказал я. – Их у меня тысячи, как и у бога Вишну.

– Меня интересует самое первое, полученное тобой при рождении.

Так я ему и сказал! Имя сразу укажет на национальность, национальность – на особенности характера, и цепочка потянется – звено за звеном – пока не захлестнется петлей на моем горле. Дабы закрыть эту тему, я брякнул первое, что пришло в голову:

– Наполеон Бонапарт.

(Не забывайте, что некоторую часть своей жизни я провел в сумасшедшем доме, где это имя почему-то пользуется исключительной популярностью.)

– Не надо шутить, – нахмурился Ганеша. – Мне известно, кто такой Наполеон Бонапарт.

– Рад за тебя, однако пусть мое первое имя останется при мне. Ты ведь тоже не назвал свое истинное имя.

– Опять дерзишь? А жаль. Я думал, что мы подружимся.

– Вполне возможно. Только для этого тебе придется вернуться за Гималаи. Вместе со всей армией, конечно.

– Ты что-то имеешь против этого похода?

– Имею. Его не было в том прошлом, которое мне известно.

– Вот именно. – Ганеша оживился. – Я создаю другое прошлое. Наверное, это самое достойное занятие на свете. Заранее предвижу все твои возражения. Как же, нарушая естественный ход истории, я совершаю преступление и так далее и тому подобное. А кто доказал, что прежний вариант истории лучше моего? Попробуй, припомни хотя бы один год, когда человечество жило без войн, мятежей, погромов, казней, гонений на иноверцев? Та история написана кровью. Бессмысленно пролитой кровью.

– Доказать это невозможно. Да, в реализованной, уже состоявшейся истории было много спорных, можно даже сказать, неприятных моментов, но пока она, слава богу, не завела человечество в тупик. А какое развитие получит твоя история – еще неясно. Сам знаешь, что из двух зол выбирают известное.

– Плевать я на это хотел! – вдруг сорвался он. – Хуже той истории и быть ничего не может. Я уничтожу европейскую цивилизацию вместе с ее законами, судами и тюрьмами. Люди должны жить по древнему праву – праву силы.

Похоже, что у этого типчика в прошлой жизни были серьезные нелады с законом. Сей факт многое объясняет. Хотя, конечно, кое-что не мешало бы уточнить.

– Душе не так уж и просто покинуть тело, – сказал я. – Мне, по крайней мере, это хорошо известно. Скажи, ты развоплотился потому, что не желал жить?

– Я развоплотился потому, что не желал умереть. Умереть той позорной смертью, на которую был обречен. И это нежелание было так велико, что за мгновение до казни душа покинула тело и каким-то невероятным способом очутилась в далеком прошлом, в теле совершенно другого человека. Прежде я не верил в басни о переселении душ, а тут пришлось убедиться в их достоверности на собственном опыте.

Похоже, что его случай имел с моим мало общего. Впервые покинуть тело моей душе позволила психологическая установка на суицид, а потом роль побуждающего импульса стала выполнять физическая боль.

А душу Ганеши (будем пока называть его так) изгнал из телесной оболочки страх. Этот человек – гений страха, как бывают гении любви, гении ненависти или гении желания. Перевоплощение, случившееся с ним, было первым и пока последним. Он ничего не знает ни о ментальном пространстве, ни о череде нанизанных друг на друга поколений, по которым странствуют бесприютные души, ни о возможности повторных воплощений. Все это мне на руку.

– Если я правильно понял, общество отвергло тебя за какой-то неблаговидный поступок, и теперь ты собираешься этому обществу мстить, благо возможность для этого появилась, – уточнил я.

– Нет такого понятия – общество! – Похоже, я наступил Ганеше на любимую мозоль. – Это сказка, придуманная одними баранами для других баранов! Стадом живут только жвачные. Даже кошки предпочитают охотиться в одиночку. Разумное существо стоит вне общества по самой своей природе. Оно должно жить по собственным законам. Никто не вправе осудить человека, кроме его совести. Любой закон – насилие над личностью. Мир, который я собираюсь построить, будет принадлежать самостоятельным, независимым людям, уважающим только самих себя. Но сначала для них нужно расчистить место, убрать всех, зараженных идеями стадного существования, круговой поруки, рабской морали и усредненной справедливости, рассчитанной на тупиц и блаженных.