Это было в Праге - Георгий Брянцев

— К монсеньеру Шрамеку благоволит и президент. Шрамек пользуется большим авторитетом в глазах собственной партии и в глазах церкви. Жаль только, что он одряхлел и его одолевают недуги.

Борн посмотрел на часы: встреча слишком затянулась.

— Я очень доволен, — сказал Бори, — что мы поняли друг друга. У меня еще один вопрос к вам. Часто встречаться с вами я не могу. Я в Праге гость. Но у меня есть надежный человек, через которого мы сможем поддерживать связь друг с другом. Как вы на это смотрите?

— Согласен на любого посредника, кроме Обермейера.

— Нет, нет! Этот человек — ваш земляк, чех. Я за него ручаюсь. Фамилия Гоуски вам ничего не говорит?

Крайна прищурил глаза, припоминая.

— Не тот ли, который был представителем фирмы «Колбен-Данек»?

— Действительно, тот.

Крайна сказал:

— Лично я его не знаю, но кое-что слышал. Человек видный. Ничего не имею против него.

— Тем приятнее, — проговорил Борн. — На днях постараюсь познакомить вас с ним.

1

Антонин спешил, то и дело поглядывая на часы. Он точно рассчитал время, чтобы застать Ярослава одного: без четверти девять Божена уходит в университет, а в половине десятого — никогда не позднее — Лукаш садится в машину и отправляется на работу. Между девятью и девятью тридцатью он сумеет переговорить с Ярославом с глазу на глаз. В этом и заключался его расчет.

Антонину пришлось выдержать с собою большую внутреннюю борьбу, прежде чем он решился на такой разговор. Эта борьба продолжалась несколько дней. Много раз он приходил к убеждению, что разговор бесполезен и не приведет ни к чему. По сути дела Антонин решался на крайний шаг, несвойственный его характеру и оскорблявший его мужскую гордость. Но тут же он опроверг себя. Можно ли считаться с гордостью и мужским самолюбием, если решается вопрос о счастье любимого человека, да и о его личном счастье? Нельзя! Надежды его оживали, но как неуверенны, как шатки они были… И все-таки он надеялся. Он не мог себе представить, чтобы Божена навсегда ушла из его жизни.

«Ярослав всегда понимал меня, поймет и теперь, — успокаивал себя Антонин, приближаясь к дому, у подъезда которого уже стояла знакомая машина Лукаша. — Он давно разгадал мое чувство к Божене и, может быть, сам ждет этого объяснения».

Он хотел войти в подъезд, но шофер увидел его.

— Товарищ Слива, привет! Залезай в машину. Сейчас выйдет хозяин и поедем вместе.

— Нет, нет, я не поеду… Я только на минуту к нему, — скороговоркой сказал Антонин и быстро взбежал по ступенькам.

Лукаш, уже готовый к отъезду, удивленно посмотрел на Антонина. По выражению его лица он старался определить, чем вызвано его раннее появление.

— Здравствуйте, Ярослав, — грустным голосом сказал Антонин. — Я к вам на одну минутку… Специально зашел по очень специальному делу.

— А что ты такой смутный? — спросил Лукаш со свойственной ему прямотой.

— Тяжко мне, Ярослав… очень тяжко, — проговорил чужим голосом Слива, сам удивляясь его глухому звуку.

Для Лукаша уже не составляло тайны, какая причина привела сюда Антонина. Мягко, щадя самолюбие Сливы, он сказал:

— Верю, друг мой. Верю и понимаю тебя.

И это было истинной правдой. Говоря начистоту, он был бы рад иметь такого зятя, как Антонин. Он знал бы, что счастье его дочери в надежных и верных руках.

— И вы одобряете ее выбор? — поддаваясь на его ласку, спросил Антонин.

Лукаш помедлил с ответом. По существу, восемь лет назад перед Боженой не стояло выбора. Вокруг нее не было никого, кто бы мог потревожить ее сердце, — никого, кроме Нерича. И Нерич был первым, кого полюбила двадцатилетняя девушка. И она осталась ему верна до сих пор.

— Не знаю, как тебе, мой дорогой, ответить, — чувствуя некоторое затруднение, сказал Лукаш. Он стоял против Антонина, зажав в руке незакуренную трубку. — Ей виднее, чем мне и тебе. Трудно распоряжаться сердцем женщины… Когда ей было пятнадцать лет, дело другое. А сейчас, слава богу, ей двадцать семь.

— Но вы, как вы на это смотрите? — настаивал Антонин.

Лукаш сдвинул брови.

— Ты хочешь знать мое мнение о Нериче?

— Да.

— Что ж… Я его считаю человеком неглупым, способным, воспитанным, — ответил Лукаш и почувствовал, что говорит не то, что нужно.

Антонин неестественно рассмеялся.

— Воспитанный! Странно… Вы знаете лучше меня, что за внешними проявлениями воспитанности, за хорошими манерами и складной речью часто прячется полное отсутствие достоинств, если и не что-нибудь похуже.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Вы учили меня всегда говорить правду в глаза.

— Смотря какую правду, — прервал его Лукаш. Тон, каким сегодня говорил Антонин, ему не нравился. — Правда правде рознь.

— Я такой истины не знал. Спасибо за открытие, — не без язвительности заметил Антонин.

— Если не знал, так узнай, — продолжал Лукаш, стараясь сохранить хладнокровие. — Если ты скажешь в глаза горбатому человеку, что горб уродует его, это будет правда. Но такая правда не сделает тебе чести.

— Чего же вы от меня хотите? — спросил Слива. — Я должен, по-вашему, расхваливать Нерича?

Лукаш еще больше нахмурился.

— Я этого не прошу. Я всегда придерживался правила: не говори об отсутствующем того, чего не скажешь ему в глаза. Советую и тебе поступать так же. Ты не знаешь Нерича, а берешься судить о его достоинствах и недостатках.

В Антонине росла обида на то, что Лукаш не понимает его, что он не на его стороне. Напрасно Антонин пришел сюда и затеял этот тяжелый и бесполезный разговор! Обида толкала его на резкость. Его выводили из себя хладнокровие и назидательный тон Лукаша. На какое-то мгновение мелькнула мысль, что завтра или даже сегодня ему будет стыдно за свое поведение. Но он уже не мог отступить.

— Вы, Ярослав, изменили своему характеру, изменили самому себе, — сказал он с раздражением и горечью. — Я знал ваше прежнее мнение о Нериче.

— Люди с годами меняются. Меняются и мнения о них, — все так же невозмутимо произнес Лукаш. — Ты знал Блажека. Знал, кем он был раньше и кем стал в последние годы. Ты знал Мрачека, который на твоих глазах сделался совсем другим человеком.

Антонин поморщился. Очень трудно говорить с Лукашем и очень трудно его переубедить.

— Вы знали Блажека и Мрачека, а Нерича совсем не знаете. Не знали его восемь лет назад, не знаете и теперь. Вернее сказать, вы знаете его со слов Божены и поэтому внушили себе, что лучше его никого нет на свете. И вы убеждаете себя в том, что он составит счастье Божены, а я уверен: она будет с ним несчастна, быть может, погибнет.