Стратегия Византийской империи - Эдвард Николае Люттвак

«Они не понимают, как враждебное находится в согласии с собой: перевёрнутое соединение (гармония), как лука…» Такова мысль Гераклита Эфесского[750], весьма тёмная для древних, но для нас вполне прозрачная после парадоксального опыта ядерной угрозы: когда миротворцы должны были пребывать в постоянной готовности к ответной атаке, агрессорам приходилось быть кроткими и благоразумными, а ядерное оружие могло принести пользу лишь в том случае, если оно не использовалось. Устрашение, явное для всех, позволило постичь парадоксальную логику стратегии с её мнимыми противоречиями, превратив «перевёрнутое соединение», объединяющее противоположности, в то, что стало почти общим местом, если не принимать в расчёт нескольких учёных-физиков и других невинных, которые не смогли понять, что безопасность может быть самым крепким ребёнком страха.

Тем самым правота Гераклита, первого западного стратегического мыслителя («Война [Полемос] – отец всех, царь всех: одних она объявляет богами, других – людьми, одних творит рабами, других – свободными»[751]), была наконец доказана, хотя задолго до него многие изобретательные воины побеждали, инстинктивно применяя эту парадоксальную логику, чтобы застать своих врагов врасплох: а это возможно лишь в том случае, если от самых надёжных способов ведения войны, а потому и самых предсказуемых, сознательно отказываются.

В этом особом случае совпадения противоположностей (coincidentia oppositorum) перед лицом врага, готового к ответу, самый прямой, широкий и лучше всего вымощенный путь оказывается худшим путём для атаки на врага, тогда как плохая дорога может стать лучшей. По той же самой логике динамического действия и противодействия победы продвигающейся вперёд армии могут обернуться поражением, если они переходят за кульминационную точку успеха; проще говоря, победа становится поражением под вполне прозаическим воздействием чрезмерного расширения. Схожим образом и сама война может принести мир, если она уничтожит силу и желание продолжать сражения.

Действительно, всё, что образуется и выковывается в горниле конфликта, в конце концов обращается в свою противоположность, если только просуществует достаточно долго: такова динамическая версия совпадения противоположностей (coincidentia oppositorum) Николая Кузанского. Нет никакой нужды обладать склонностью к философствованию, чтобы постичь эту логику, и никто не обязан даже знать о её существовании, чтобы применять её, – но, с другой стороны, никто из тех, кому приходилось возводить империю во время войны, как это сделали римляне, или сохранять её в течение веков, как сделали римляне восточные, не сумел бы справиться с этим, если бы не повиновался этой логике. Она начинается с простого, статического противоречия: Si vis pacem para bellum («Хочешь мира – готовься к войне»), а затем переходит к противоречиям динамическим: если ты защищаешь каждую пядь оборонительного периметра, то ты не защищаешь периметр и т. п.; если ты одерживаешь слишком решительную победу, полностью уничтожив врага, ты открываешь путь другому…

Единственное дополнительное осложнение заключается в том, что конфликт разворачивается на разных уровнях: большой стратегии, театра военных действий, оперативном и тактическом; они взаимно проникают друг в друга, причём гораздо легче «вниз», чем «вверх». Вот современный пример: ошибочный выбор союзников и врагов, совершённый Адольфом Гитлером на уровне большой стратегии (с ним были Италия и Япония, а против него – Америка, Россия и Британская империя), невозможно было исправить даже множеством побед немцев на тактическом и оперативном уровне и даже на уровне театра военных действий – и прежде всего победой над Францией в 1940 г.; а окончательный итог не могли изменить даже ещё более масштабные победы на поле боя. Если бы высадка в «день X» была отбита, немцы всё равно проиграли бы войну – правда, в этом случае первой целью ядерной бомбы стал бы Берлин, а не Хиросима. Но даже если бы ядерной бомбы не было, американцы, русские и Британская империя всё равно выиграли бы войну в течение ещё нескольких лет. Ни блестящая тактика, ни оперативная изобретательность, ни даже победы на уровне театра военных действий не могут перевесить собою неверную большую стратегию; и наоборот, логичная большая стратегия требует всего лишь адекватности на уровне театра военных действий, оперативных методов и тактики.

Если налицо ошеломляющее превосходство – материальное, моральное или любая их комбинация, – то можно побеждать в войнах и поддерживать мир, не нуждаясь в стратегии. Противники, слишком слабые для того, чтобы нанести ответный удар, являются в действительности всего лишь целями. Конечно, война всё же может представлять немалые трудности, например, из-за расстояний, местности и т. п. Но для того чтобы преодолеть физические проблемы, нужна не парадоксальная логика стратегии, а скорее «линейная» логика здравого смысла и действенных мер.

Поэтому именно те, кто сражался вопреки всему, кто находился в численном меньшинстве, кто был осаждён, равно как и азартные игроки с чрезмерными амбициями, – именно они пытались применять логику стратегии в самой полной мере, идя на немалый риск (ведь войско, отправленное в столь долгую кружную экспедицию, может попросту погибнуть, если путь слишком длинный), и благодаря этому одерживали победы, несоизмеримые с их скромными ресурсами. Поэтому неудивительно, что такие великие стратеги, как прежде всего Наполеон, в конце концов чаще терпели скорее поражение. Ираклий, как мы видели, преуспел, а изобретательный Велисарий – нет. Но большинство византийских полководцев, преклоняясь перед обоими, предпочитали благоразумные способы, описанные в руководствах, где использовалась парадоксальная логика – однако лишь в пределах риска, на который можно пойти на благоразумных основаниях. Мы видели, как заботила византийцев необходимость укрепить любое возможное тактическое и операционное преимущество и как они старались при этом не зависеть от военной силы в большей степени, чем это требовалось.

При всём своём неисчерпаемом разнообразии большие стратегии можно сравнивать друг с другом в том, насколько они полагаются на дорогостоящие силы в отношении: привлечения потенциальных сил с помощью дипломатии («вооруженное убеждение»), поощрений (субсидии, подарки, почести), а также обмана и пропаганды. Чем меньше удельное содержание силы, тем больше возможность преодолеть материальный баланс сил, чтобы достичь большего за счёт меньшего. У византийцев было много предшественников, но именно они стали (и, возможно, остаются по сей день) непревзойдёнными мастерами в этом деле. Перед своей кончиной, возвращаясь назад после безрассудно смелой попытки вторгнуться в Индию, Александр уже стяжал непреходящую славу, завоевав ахеменидский Иран, единственную для греков сверхдержаву. Его большая стратегия, несомненно, строилась на парадоксальной логике: хотя тактика его была «жёсткой» (лобовые атаки пехотной фаланги и конницы, идущей напролом), дипломатия Александра была «мягкой» и вовлекающей, что знаменовалось поощрением македонско-иранских браков с целью одержать верх над сатрапами и вассальными народами. Лишь попытка распространить своё изобретение империи, основанной на консенсусе, вплоть до самой Индии превысила высшую точку его успеха, поскольку основа его войск всё ещё оставалась исходной, македонской, а она к тому времени слишком размылась.