Империя должна умереть - Михаил Зыгарь

Чувства депутатов Думы к Петросовету совершенно взаимны. Вошедшие в него несистемные оппозиционеры считают, что царская Дума, выбираемая по куриям и квотам, – насмешка над демократией, марионеточная попытка имитировать парламент. По их мнению, в Думе никогда не было настоящих народных представителей, ведь чтобы быть избирателем, необходимо иметь собственность и пройти имущественный ценз. Это значит, что большая часть жителей восставшего Петрограда (солдаты, студенты, рабочие) может буквально сказать Думе: «Мы вас не выбирали».

Именно поэтому 1 марта члены Петросовета принимают решение не пускать Родзянко на встречу с царем, чтобы он не сговорился с Николаем II и не предал революцию. «Сегодня утром я должен был ехать в Ставку для свидания с государем императором, доложить его величеству, что, может быть, единственный исход – отречение, – жалуется Родзянко депутату Шульгину. – Но эти мерзавцы… заявили, что одного меня не пустят и что должен ехать со мной Чхеидзе и еще какие-то… Ну, слуга покорный – я с ними к государю не поеду… Чхеидзе должен был сопровождать батальон "революционных солдат". Что они там учинили бы?»

Шульгин вспоминает, как одно из выступлений Родзянко перед толпой в Таврическом дворце вдруг перебивают: «Вот председатель Государственной думы все требует от вас, чтобы вы, товарищи, русскую землю спасли… У господина Родзянко есть что спасать… не малый кусочек у него этой самой русской земли в Екатеринославской губернии, да какой земли!.. Родзянкам и другим помещикам Государственной думы есть что спасать… Эти свои владения, княжеские, графские и баронские… они и называют русской землей… Ее и предлагают вам спасать, товарищи…»

У Родзянко сдают нервы: «Мерзавцы! Мы жизнь сыновей отдаем своих, а это хамье думает, что земли пожалеем. Да будет она проклята, эта земля, на что она мне, если России не будет? Сволочь подлая. Хоть рубашку снимите, но Россию спасите».

Следующая группа революционных матросов прямо в лицо говорит Родзянко, что его «как "буржуа" нужно немедленно расстрелять». Если еще вчера столицей владел ужас перед приходом царских войск, то теперь главное чувство – это взаимная ненависть между элитой и бедной частью общества.

Зинаида Гиппиус пишет, что ее дом за дни революции стал «штаб-квартирой для знакомых и полузнакомых (иногда вовсе незнакомых) людей, плетущихся пешком в Думу» – они с Мережковским и Философовым всех обогревают, поят чаем, кормят. Еще утром 1 марта она была оптимистична – но к вечеру это проходит. В гости (погреться) из Думы приходит писатель Разумник Иванов, который с «полным ужасом и отвращением» рассказывает, что Петросовет – это «пугачевщина».

Впрочем, многие так же искренне ненавидят Родзянко. «Этого сукина сына я бы задушил своими руками, дворянское отродье! Камергер! Царский лакей, возжелавший сесть на престол своего барина! – пишет крестьянский поэт Николай Клюев. – Он так же будет душить крестьян, как душил его барин… Тяжела шапка Мономаха, но еще тяжелее упустить эту шапку».

Ощущая угрозу и конкуренцию со стороны Петросовета, члены Временного комитета поздно вечером 1 марта собираются втайне от социалистов, чтобы договориться о будущей форме правления. Все в один голос говорят, что монархия должна быть сохранена, но без Николая II. «Чрезвычайно важно, чтобы Николай II не был свергнут насильственно, – говорит Александр Гучков. – Только его добровольное отречение в пользу сына или брата могло бы обеспечить без больших потрясений прочное установление нового порядка». Члены тайного собрания решают, что Гучкову и Шульгину – самым убежденным монархистам – стоит отправиться к императору и убедить его отречься от престола в пользу сына.

В 3 часа в ночь с 1 на 2 марта главнокомандующий Северным фронтом генерал Николай Рузский звонит председателю думы Михаилу Родзянко и говорит, что очень опечален тем, что тот не приехал. Приехать было невозможно, объясняет Родзянко, потому что подступы к столице заблокированы: полки Иванова взбунтовались – прямо в Луге вышли из вагонов и заняли пути.

Рузский говорит, что Николай II решился назначить Родзянко главой правительства и уже подготовил соответствующий манифест. Родзянко просит передать манифест немедленно и добавляет: «Очевидно, что Его Величество и вы не отдаете отчета в том, что здесь происходит». Он говорит, что бездействие императора привело к анархии, остановить которую уже не получается: солдаты деморализованы и убивают офицеров, ненависть к императрице дошла до предела, во избежание кровопролития почти всех министров пришлось заключить в Петропавловскую крепость. «Очень опасаюсь, что такая же участь постигнет и меня, – говорит Родзянко. – То, что предлагается вами, уже недостаточно, и династический вопрос поставлен ребром».

Это значит, народ требует отречения в пользу сына при регентстве великого князя Михаила Александровича. Родзянко объясняет, что народ твердо намерен довести войну с режимом до победного конца. Далее он прямо перечисляет все ошибки Николая II и императрицы, все кадровые решения, Распутина, постоянные репрессии и «розыски несуществующей тогда еще революции», наконец, генерала Иванова – то есть все, что «отвратило Его Величество от народа».

Рузский отвечает, что Иванову император уже послал телеграмму с требованием ничего не предпринимать, и зачитывает проект манифеста: «Стремясь сильнее сплотить все силы народные для скорейшего достижения победы», император признает необходимым сформировать правительство, ответственное перед народом, во главе с Михаилом Родзянко «из лиц, пользующихся доверием всей России».

Рузский говорит, что сделал все, что ему подсказывало сердце, и все, что мог, «чтобы армиям в кратчайший срок обеспечить возможность спокойной работы» – приближается весна, а, значит, скоро надо будет идти в наступление.

«Вы, Николай Владимирович, истерзали в конец мое и так растерзанное сердце, – говорит Родзянко. – По тому позднему часу, в который мы ведем разговор, вы можете себе представить, какая лежит на мне огромная работа, но повторяю вам, я сам вишу на волоске, и власть ускользает у меня из рук; анархия достигает таких размеров, что я вынужден сегодня ночью назначить Временное правительство. К сожалению, манифест запоздал, его надо было выпустить после моей первой телеграммы немедленно; время упущено, возврата нет… Молю Бога, чтобы он дал сил удержаться хотя бы в пределах теперешнего расстройства умов, мыслей и чувств, хотя боюсь, как бы не было еще хуже».

Сердце Родзянко, действительно, растерзано. Он мечтал о том, чтобы император назначил его главой правительства, в душе ему все еще этого хочется, но умом он понимает, что назад дороги нет, только что он присутствовал на совещании, где было решено добиваться отречения.

Рузский ошарашен словами Родзянко и не может повесить трубку: «Михаил Владимирович, еще несколько слов… Всякий насильственный переворот не может пройти бесследно. Что, если анархия, о которой вы говорите, перекинется в армию и начальники потеряют авторитет власти, – подумайте что будет тогда с родиной нашей».

Родзянко, кажется, не очень понимает слов Рузского: «Не забудьте, что переворот может быть добровольный и безболезненный для всех, и тогда все кончится в несколько дней. Одно могу сказать: ни кровопролитий, ни ненужных жертв не будет – я этого не допущу».