Я умею прыгать через лужи. Это трава. В сердце моем - Алан Маршалл

есть духу. Приготовился, рванул, вцепился в борт, перевалился через него и оказался на платформе.

Оглянулся назад, чтобы посмотреть, где там Рыжий, но поезд как раз поворачивал, и увидеть, что делается позади, было нельзя. К тому же Рыжий, когда садится на ходу, всегда отбегает немного назад, это у него здорово получается. Одно только — поезд очень уже резво набирал скорость.

Я прошел по платформам, взял свою сумку и скатку и отправился назад думал, что Рыжий где-нибудь в хвосте поезда, — вперед-то мне идти было незачем, ведь я знал, что он должен заскочить после меня. Шестеро «хобо» преспокойно играли в карты на платформе неподалеку от вагона охраны. Рыжего они не видели. Я предупредил их, что Бандавилок город паршивый и что им лучше соскочить вместе со мной, чтобы фараоны не сцапали их там на станции. Но ребята очень торопились на север и решили рискнуть и остаться. Их платформа была покрыта брезентом.

— Доехал я с ними вон до того подъема, потом сбросил сумку, скатку и спрыгнул сам. Упал, правда, но довольно удачно, — остался цел, — закончил свой рассказ Кудрявый. — Теперь мне надо искать Рыжего.

— А как ты будешь его искать? — спросил я.

— Ну, до пяти часов завтрашнего дня уехать он не может — ни одного товарного поезда. Утром поеду назад, в Тарабин, посмотрю, не сцапали ли его там фараоны.

Он посмотрел в темноту — туда, где пролегало железнодорожное полотно.

— Ночь сегодня холодная, — задумчиво сказал он и, помолчав, добавил: В Тарабине у барака дров, по крайней мере, вволю…

— Вчера поздно ночью на Бандавилок прошел какой-то поезд, — вспомнил я. — Значит, и сегодня пройдет. Может быть, Рыжий сядет на него.

— Это пассажирский поезд. — Кудрявый подбросил полено в костер. — Хотя хорошие парни попадаются и в охране пассажирских поездов, может случиться, что они разрешат Рыжему проехать с ними.

— Если хочешь, я утром свезу тебя в Бандавилок, — предложил я. — Вдруг он окажется там в бараке? Во всяком случае, посмотреть стоит.

— Бандавилокские фараоны меня не любят, вот в чем беда, — сказал Кудрявый, разводя руками, с насмешливо-покорным видом. — Я там уже раз засыпался. Но все равно, давай попробуем, что они могут мне сделать, если я не стану шататься по улицам.

— Не могут же тебя забрать только за то, что ты будешь стоять где-нибудь на улице? — заметил я.

— Ну, это ты так думаешь. Полицейские могут схватить человека, даже если он просто пробежит через город. Ведь это для них монета.

— Как так?

— Чем больше людей они задержат, тем им выгодней. Это очень просто, я сейчас тебе объясню. Фараон в Бандавилоке наспециализировался на охоте за нашим братом — железнодорожными «зайцами». Там перед станцией есть виадук. Так вот этот полицейский подымается на него и смотрит вниз на проходящий поезд. Если ты не спрятался под брезент или еще как-нибудь, считай, что пропал. Этот тип спокойно пересчитывает «хобо» на платформах поезда, потом сбегает вниз и забирает всю братию — мы все прекрасно его знаем.

А мировые судьи там — мясник и пекарь, так что каталажка всегда забита до отказа. Кормить тебя неделю в каталажке должен все тот же фараон. Теперь понимаешь? Он получает столько-то монет в день на продукты для каждого заключенного. Тут уж он себе деньгу сумеет сэкономить, будь спокоен. А мясо и хлеб он покупает у тех же мировых судей — у мясника и пекаря. Все они одна шайка.

Фараон забирает тебя за бродяжничество, судья дает тебе семь дней каталажки. Этот проклятый городишко на нас и разбогател. Мясник и пекарь те просто пухнут от денег, никогда так не торговали.

Ты бы посмотрел, как кормят в этих каталажках. В Макее, в Квинсленде, например, один фараон оплел все стены каталажки «бобами бедняка», их еще называют — «новогвинейскими бобами». На кабачки смахивают. Он заставлял нас каждое утро обрывать эти бобы и только ими и кормил нас. Сунет для навара баранью ногу — вот тебе и еда на весь день. Он на «хобо» наживался — будь здоров.

На прощанье он мне сказал: «Давай, давай, живо сматывайся из города и не вздумай попрошайничать на улицах».

Этот сукин сын не знал, что когда я в последний раз собирал бобы на ужин — я в одном месте с лозы всю кору срезал. Совсем недавно один «хобо» рассказал мне, что тот фараон все еще меня разыскивает.

— А Рыжий и тогда был с тобой? — спросил я.

— Нет, я встретил его позже; год с лишком назад. С тех пор мы и стали друзьями.

— Где ты с ним встретился?

— В Брокен-Хилле, я там чуть не отдал концы. Видишь ли, как это получилось — я попал в Айвенго и никак не мог оттуда выбраться. К одному поезду, правда, прицепили несколько товарных вагонов, но ездить на них можно было только на крышах, а на крыше чуть зазеваешься и не пригнешься вовремя, так после первого же моста очутишься под колесами.

Я болтался на станции, стараясь не попадаться начальству на глаза, и вдруг увидел состав с цистернами для воды, который должен был вот-вот тронуться. Большие такие цистерны с люком наверху, в них возят воду в Айвенго из Дарлинга. Я залез в одну из цистерн, на дне плескалась вода, их ведь никогда до конца не опорожняют. Жарища в тот день была адовая, градусов сто, а то и больше; до железа снаружи дотронуться нельзя — обожжешься.

Как только состав тронулся, вода в цистерне стала перекатываться из конца в конец, ударяла по перегородкам, билась и плескалась по стенкам, волной взмывала вверх. Проклятая цистерна наполнилась горячим паром, я промок до костей и в то же время обливался потом.

Просидел я внутри цистерны, пока не отъехали от города, потом вылез и пристроился на краю люка. Меня спокойно можно было подать в этот момент на стол вместо тушеного кролика, уверяю тебя.

Сначала я просто блаженствовал на ветру, но когда наступила ночь, я чертовски замерз — совсем окоченел, ведь одежда-то на мне была мокрая, так что, когда я наконец спрыгнул с поезда, я уже еле передвигал ноги.

На следующий день я все-таки добрался до Брокен-Хилла, но к тому времени меня уже бросало то в жар, то в холод. Трясло, брат, ну прямо как с перепоя; залез я тогда под помост около водокачки, где заправляются паровозы, завернулся в одеяло и лег. Не знаю, долго ли я там провалялся, только, видно, в бреду я сам с собой много разговаривал, потому что подходит ко мне один «хобо»…