Гламорама - Брет Истон Эллис

Хлюпающий звук лопающихся и разрывающихся при столкновении тел.

Здоровенный кусок фюзеляжа падает на землю, но поскольку аварийная система освещения не повреждена, лампочки продолжают мигать сквозь сыплющийся сверху раскаленный пепел.

Наступает молчание.

Тела, спрессованные в комки, валяются на полу. Некоторые пассажиры — их совсем немного — выглядят так, словно они просто заснули, хотя на самом деле у них переломаны все кости. Другие тела сморщились до половины, трети или даже четверти их обычного размера. Одного сплющило настолько, что он стал похож на мешочек, отдаленно напоминающий человека и оканчивающийся сверху подобием головы с провалившимся внутрь и белым как воск лицом. Другие пассажиры, разрезанные листами металла, настолько изувечены, что невозможно определить даже их пол, несмотря на то что все они без одежды, которую сорвало с них при падении, у некоторых кожа обуглена.

И повсюду стоит тошнотворный запах: он исходит от оторванных конечностей и стоящих вертикально туловищ, от груд кишок и раздавленных черепов, а на тех лицах, которые не обезображены, застыл рвущийся из горла крик. Те деревья, которые не сгорели, все равно придется срубить, для того чтобы извлечь из них обломки самолета и снять с ветвей части тел и желтые полосы жира, украшающие их, словно какой-то зловещий серпантин. Стефани Мейерс по-прежнему сидит, пристегнутая ремнем в кресле, висящем над землей в развилке одного из деревьев, но ее глазницы выгорели дотла. Поскольку в грузовом отсеке самолета в Америку направлялся груз — две тонны конфетти и золотых блесток, на кровавую сцену с неба сыплется дождь из мириад крохотных кружков фиолетовой, розовой, зеленой и оранжевой бумаги.

В лесу теперь появилось много интересных предметов: тысячи стальных заклепок, чудом уцелевшая самолетная дверь, кусок борта с иллюминаторами, огромные листы теплоизоляции, спасательные жилеты, огромные мотки проволоки, подушки с сидений вместе с ремнями, залитые кровью и измазанные внутренностями, причем на некоторых из них огнем выжжен силуэт пассажира. Собаки и кошки лежат, мертвые, в своих клетках.

По какой-то причине большинство пассажиров на этом рейсе были моложе тридцати, что отразилось в характере оставшегося после них мусора: мобильные телефоны, ноутбуки, солнцезащитные очки от Ray-Ban, бейсболки, пара связанных вместе роликовых коньков, видеокамеры, покалеченные гитары, модные журналы (включая номер «Youth Quake» с Виктором Бардом на обложке), полные гардеробы от Calvin Klein, Armani и Ralph Lauren, развешенные на ветвях деревьев, иногда — плюшевый медведь, пропитанный кровью, или Библия, разнообразные электронные игры, а также рулоны туалетной бумаги, обручальные кольца, заплечные мешки, ручки и ремни, сорванные с пояса, так и не расстегнувшиеся дамские сумочки Prada, коробки с трусами Calvin Klein и невероятное количество тряпок из «Gap», пропитанных кровью и другими телесными выделениями, и все это пропахло насквозь керосином.

Все неподвижно, если не считать ветра, колышущего фюзеляж, луны, висящей в небе, таком черном, что это похоже на абстрактную живопись, и продолжающегося сыпаться с неба дождя из блесток и конфетти. От горящего керосина занимаются деревья, слово «ОТМЕНЯЕТСЯ» появляется на большом черном табло прибытия в международном аэропорту имени Кеннеди, а на следующее утро, когда заря освещает бригаду спасателей, работающих на месте катастрофы, начинает звонить колокол на соседней церквушке, экстрасенсы звонят в полицию, сообщая свои версии произошедшего, а по миру начинают распространяться сплетни.

Я прогуливаюсь по парку на Вашингтон-сквер, покачивая кожаным портфелем Kenneth Cole, в котором лежат мои учебники по юриспруденции и бутылка минеральной воды Evian. Я одет небрежно — в джинсы от Tommy Hilfiger, в верблюжий свитер и шерстяное пальто от Burberrys. Я стараюсь не попадаться на пути ребятам на роликовых коньках и японским студентам с факультета кинематографии Нью-Йоркского университета, которые снимают в парке кино. Из бум-бокса по соседству доносится ямайский трип-хоп, из другого бум-бокса — «New Kid In Town» Eagles, и я чему-то улыбаюсь. Начинает пищать пейджер. Приходит сообщение от Криса Куомо, затем от Элисон Пул, с которой я с удовольствием повидался бы сегодня вечером. На Университи-стрит я наталкиваюсь на моего нового гуру и духовного наставника, которого зовут Дипак.

На Дипаке — костюм от Донны Каран и темные очки от Diesel, он курит сигары Partagas Perfecto и мурлычет с отчетливым индийским акцентом. Мы обмениваемся мнениями по поводу модного нового ресторана (ну и открылось же их в последнее время) и намечающейся фотосессии для журнала George, о том, как у кого-то СПИД перешел в фазу ремиссии, о том, как кто-то вылечил больную печень, об обряде экзорцизма, совершенном над домом с привидениями в парке Грамерси, и о том, как влияние злых духов легко устраняется, если призвать на помощь добрых ангелов.

— Полный блеск, чувак, — говорю я. — Абсолютно гениально.

— Видишь эту скамейку? — говорит Дипак.

— Да, — говорю я.

— Ты видишь эту скамейку, — говорит Дипак, — но ее не существует.

Я терпеливо улыбаюсь.

— Так же обстоит дело и с тобой, — говорит Дипак. — Ты — как эта скамейка.

Дипак совершает легкий поклон.

— Я знаю, что я изменился, — говорю я Дипаку. — Я стал совсем другим человеком.

Дипак снова совершает легкий поклон.

Я слышу мой собственный голос, который произносит:

— Я есмь эта скамейка.

— Ты видишь этого голубя? — спрашивает Дипак.

— Зайка, мне пора бежать, — перебиваю я. — Поболтаем потом.

— Не бойся костлявой, Виктор, — говорит Дипак и уходит.

Я машинально киваю, бездумная улыбка застыла у меня на губах, а затем я поворачиваюсь, смотрю вслед Дипаку и бормочу себе под нос: «Я и есмь костлявая, Дипак», и тут хорошенькая девушка улыбается мне из-под навеса, сегодня у нас среда, дело близится к вечеру и начинает смеркаться.

После тренировки с глазу на глаз с Ридом, моим персональным тренером, я принимаю душ в раздевалке, обставленной мебелью Philippe Starck, а затем, когда я уже стою перед зеркалом, обернув вокруг поясницы полотенце от Ralph Lauren, я замечаю, что Рид стоит у меня за спиной, накинув на плечи черную кожаную куртку от Helmut Lang. Я делаю глоток воды Evian прямо из бутылки. Я втираю улучшенный лосьон от Clinique в кожу лица. Я только что проскользнул мимо парня-модели по имени Марк Вандерло, который декламирует какой-то монолог абсолютно мне неинтересный о своей жизни. Версия «Wichita Lineman» в стиле лаундж транслируется по акустической системе тренажерного зала, и я пританцовываю под нее на свой особенный манер.

— Чего тебе? — спрашиваю я Рида.

— Ты мне друг? — спрашивает хрипло Рид.