На нарах с Дядей Сэмом - Лев Трахтенберг

Морозонеустойчивый гаитянин еще до моего появления в Форте-Фикс знал стандартный набор из русских слов. Кандидатский минимум образованного иностранца. Среди прочих – загадочное понятие «мамУшка» с ударением на второй слог. По мнению моего друга, подкрепленному какой-то буржуйской кинолентой про диких русских, так назывался наш национальный народный танец. А la «kazachok» и «barynya» с присядкой-топотушкой и сложенными на уровне груди руками. Добротный голливудский лубок, ставший для американцев абсолютной истиной.

Другим часто употребимым словом была рифмующуюся с мамУшкой – «babUshka». Тоже с неправильным ударением и тоже – достижение холодной войны.

…До падения Берлинской стены советских женщин знали в виде мускулистых путевых обходчиц или базарных торговок в косынках до глаз и плюшевых жакетах. Именно этот малопривлекательный образ был растиражирован коварными западными корреспондентами, как один из символов СССР.

На другом полюсе в качестве контрпропаганды находились субтильные умирающие лебеди (Bolshoy Ballet[585]) или плакатные краснощекие бой-бабы в венках и при монистах (Moiseyev Dance Ensemble[586]). В крайнем случае – строгие училки (темный «низ», белый «верх», гуля на голове, указка в руке).

Продукция гостеприимного «Интуриста», наш ответ Чемберлену.

Зато потом, в самом начале 90-х, при столкновении с настоящими россиянками (украинками, белорусками и т. п.) тет-а-тет, у буржуинов началось массовое отвисание челюстей, сопровождавшееся повышенной секрецией слюнных желез и усиленным кровообращением в малом тазу.

На чем я в конечном итоге и погорел. Удовлетворяя взаимный интерес и сближая народы. Вместо медали – Форт-Фикс.

…К чему я это все говорил? Ах да…

В осенне-зимне-весеннее время мой тюремный гуру Дювернье изображал собой знатную барышню-крестьянку, вместо мехов укутанную-переукутанную в шарфы и полотенца. Славненькую чернокожую боярыню Морозову. Одним словом – самую настоящую «бабУшку». Более того, Лук и я разработали уникальную температурную градацию. «low» babushka day (0+5 oC), «medium» babushka day (0 oC), «high» babushka day (0–5 oC).

Низкий, средний и повышенный метеорологический дурдом.

Соответственно и одевались.

С легкой сумасшедшинкой. Граничащей с полным безумием.

Другие арестанты в вопросах тюремной моды вели себя вообще запредельно. Как говорится, «туши свет».

Так, по весне и несмотря на плюс 10–15 оС, беспризорники Форта-Фикс по-прежнему щеголяли в зеленых телогрейках и оранжевых зимних шапочках.

Однако вместо обычных безразмерных штанов, негры носили «облегченный вариант». Обтягивающие белые трико – самое что ни на есть нижнее белье, выставлялось на всеобщее демисезонное обозрение. В результате получались не серьезные гангстеры или воры в законе, а какие-то легкомысленные чернокожие балеруны.

Аскетичные тюремные костюмы завершали черные ботинки-говнодавы и серые хлопчатобумажные шорты. Последние надевались прямо поверх трико и прикрывали «бесстыдство».

Этот вид наших негров напоминал мне цирковых собачек-футболистов. Боксеров с отрубленными хвостами и в красно-белых трусах. Тонюсенькие ножки, гигантские шорты (ХХХХХХLarge) и зубастые мордовороты.

Неиссякаемый источник вдохновения для былинника речистого. То есть для меня.

Хотелось петь и читать стихи! Восстанавливать поврежденный в застенках внутренний гомеостаз… Радоваться пробуждению природы.

Ибо… «Бегут ручьи, кричат грачи, и тает лед, и сердце тает»… Или… «Черемуха душистая с весною расцвела, и ветки золотистые, что кудри завила»… Или… «Травка зеленеет, солнышко блестит, ласточка с весною в сени к нам летит»…

На самом деле я не имел ни малейшего понятия, водятся ласточки в Северной Америке или нет. Зато другие пернатые друзья регулярно наведывались в Форт-Фикс.

Самые продвинутые из них обосновывались в тюрьме на ПМЖ. Несмотря на военный аэродром и по собственному желанию.

Зверью и птицам в остроге жилось хорошо. Сказочно хорошо. Как говорится: «right time, right place»[587]. Чтобы это понять, не требовалось наблюдательности известного орнитолога Леонида Семаго или умения говорить на языке животных.

Последним славился некогда горячо мною любимый писатель Виталий Бианки, автор изящной детской беллетристики о братьях наших меньших и эпопеи про синичку Зиньку (прошу не путать с форт-фиксовским авторитетом Зюнькой).

Наши тюремные воробьи, голуби, чайки, утки, гуси, орлы (!!!) и прочие известные и не известные мне пичуги коренным образом отличались от своей свободной родни.

За четыре десятилетия существования федерального исправительного заведения на землях южного Нью-Джерси, их пернатые головы увеличились в размере. Из-за избытка серого вещества. Поэтому всяческие комментарии про «куриные» или «птичьи» мозги были не про них.

Животный мир Форта-Фикс славился повышенным интеллектом. Чайки – не дураки, дураки – не чайки. За «просто так» заточение не выбирают.

Птицу и скотину в моей тюрьме любили, холили и кормили, как в лучших домах соседней Филадельфии. К тому же – не на убой, а просто – за красивые глазки. Вот и получилось, что в отдельно взятом анклаве (почтовый индекс 08640) завелись бройлерные орлы и воробьи с повышенным IQ.

Где хорошо, там и родина – истина, объединяющая homo sapiens и животных.

Однако некоторые мои однополчане смотрели на братьев наших меньших совершенно другими глазами. Совершенно запредельными. Сладострастными…

…Как уже отмечалось в «Тюремном романе» (а также в мировой пенитенциарной литературе) половой инстинкт терзал и рвал в клочья наши разноцветные преступные тела. От сексуальной безысходности зэки бросались в крайности: кто-то в навязчивый онанизм, а особо продвинутые – во внезапно проснувшийся туалетно-душевой гомосексуализм. «Что естественно, то не безобразно» – фартовый люд получал кайф и одновременно занимался профилактикой простатита.

В редких, особо запущенных случаях, перманентная борьба со спермотоксикозом принимала весьма изощренные формы. С привкусом зоофилии.

Век воли не видать!

…На просторах Форта-Фикс вместе с нами вольготно проживало великое множество кошек. Пестрых, тигровых и абсолютно черных. Тюремные киски квартировали в неиспользовавшихся подвалах. Заброшенных и время от времени заливаемых нечистотами. Родине комаров, мокриц и ужасного вида упитанных сороконожек. Последние нагло проникали в камеры и залезали в койки к спящим жиганам.

Иногда я просыпался среди ночи от какой-то непонятной щекотки. По мне и по постельному белью шустро бегали гадкие насекомые. С русским кличем «…твою мать!» я шумно вскакивал со шконки и начинал стряхивать с себя членистоногую жуть.