Почти серьезно…и письма к маме - Юрий Владимирович Никулин

телепередачи). Интересно, как работает новая программа? Ты писала, что первое время было что-то не то.

Летели мы сюда удачно (2 часа лету). Сидели болтали в самолете, и так незаметно время пролетело.

Маша сказала по телефону, что со «Звонящими» вопрос времени. Говорят, что должны опубликовать. Ну, а если не опубликуют, то я не умру. В утешение есть орден, который дало кино. Приеду в Москву, получу орден, привешу его и приду к тебе. Буду ходить по комнате, выпятив грудь, с гордо поднятой головой. А если подвернется вдруг Борис Романов — выпьем по этому случаю бутылку. (Так Борису и передай.)

Ты ему передай, что то, что он просил, я тщетно ищу в каждом городе, но… увы, пока не нахожу, а если нахожу, то не то. Во всяком случае скажи, что я помню. Шерсть тебе будем покупать к концу поездки, т. к. она занимает много места и при бесконечных наших переездах каждая лишняя вещь в тягость и не знаешь, что куда сунуть.

Вот вроде и все новости. Танька окончила письмо к маме и теперь сидит и раскладывает пасьянс «путешественник». Это трудный пасьянс и очень редко выходит. Мишка просит передать поклон (он знал утром, что я буду писать письмо. Он получил наконец от Зины два письма и стал веселее.)

На этом кончаю. Крепко тебя целую и обнимаю. Позвони Науму и передай самый горячий привет ему и Анне Михайловне, Танька целует, а я обнимаю и целую миллион раз.

Твой Юра

19 ноября 1967 г. Утро. Кливленд, США

Дорогая моя мамочка!

Вот и последний день в Кливленде. Нам осталось сыграть сегодня два спектакля, и завтра рано утром мы двинем дальше. Это будет трудный переезд на запад страны. Мы летим до Чикаго, и пересаживаемся на поезд, в который погрузят и все имущество, привезенное машинами из Кливленда. Спецсоставом едем до Окленда, где мы садимся в автобусы, имущество перегружают в машины, и 30 миль едем до Сан-Франциско. В этом громадном городе мы будем гастролировать всего 4 дня, а уже потом поедем работать в Окленд и т. д. и снова погрузки, пересадки, разгрузки и спектакли.

В Кливленде мы проходим отлично. Большой зал почти заполнен, и публика очень хорошая. Реагируют на все. И во всех отношениях очень удобно. Живем близко от цирка. Я уже писал вам, что из окна гостиницы виден вход в цирк.

Выходим мы за полчаса до работы. Спускаемся вниз два этажа, и нам нужно только пересечь улицу наискосок, чтобы попасть в спортзал. Посреди улицы обычно стоят два полицейских-регулировщика, которые задерживают бесконечный поток машин, чтобы толпа людей могла перейти дорогу. Напротив цирка большая стоянка для машин (цена стоянки $1.25).

Машин масса. Почти все приезжают в цирк на машине. Поэтому около спортзалов обычно оставляются места для стоянки. В Монреале, например, стоянка была бесплатная, что немало способствовало поднятию сборов. В Нью-Йорке было сложнее. Больших стоянок не было, но зато против Медиссон-сквер-гардена были большие многоэтажные гаражи. (Машина входит, и лифт поднимает ее на 12‐й этаж. Потом после спектакля все машины начинают спускать вниз, начиная с 12‐го этажа. Хозяева стоят толпой и ждут внизу).

Вообще со стоянками сложно. На улицах почти нигде нельзя оставить надолго машину. Везде надписи «Не парковаться». За нарушение (не только за это) полицейский подходит и кладет на машину билетик. По этому билетику потом вызывают в суд и только там штрафуют или прощают. Итак, мы ходим в цирк. Здесь нет служебного хода, и мы идем вместе с публикой. Контролеры наметанным глазом уже видят, что это артисты, и в своих книжечках ставят палочку, отмечая, что прошел сотрудник. Дело в том, что мы проходим через дверь-автомат, которая считает входящих и выходящих. Если пущено в зал больше людей, чем продано билетов, контролеров штрафуют.

Мы приходим за кулисы, где уже полно наших. В основном это акробаты и гимнасты, которые делают разминку. В фойе стоит автомат (бесплатный!!). Нажимаешь кран и наливаешь себе или оранж, или кока-колу. Тут же горой стоят бумажные стаканчики. Обычно если дела в цирке хорошие — автомат работает без перебоя. Когда плохо, то бывает, что пить нечего.

Мы гримируемся в довольно тесной комнатке, в некоторых цирках (залах) это бывает просто душевая. Жара страшная, и мы боимся по ошибке повесить костюм на один из кранов. (Однажды на Шуйдина, вешающего пальто, полился душ). Здесь, в этом цирке, наверное, раньше в нашей комнате была кладовка.

Обычно одни мы, клоуны, занимаем такие дикие гардеробные. Весь коллектив получает большие комнаты с коврами и умывальниками. Но эти комнаты далеко от нашего входа в манеж, а нам нужно близко, чтобы успеть переодеться или принести реквизит.

Мы слышим, как гудит наполняющийся громадный зал, и среди гула раздаются крики продавцов, которые ходят среди публики со своими лотками. Продают всякие штуки. Тут и затейливые шары, внутри которых видна надутая фигурка Микки-Мауса или другого зверька, и свистульки, и зонтики, и пальчики-фонарики или светящиеся шарики на шнурке. Последние в изобилии появились в Нью-Йорке. Когда шарик начинаешь вращать на длинном шнурке, маленькая батарейка подключается к лампочке и шарик горит. И вот представьте себе: гаснет свет в многотысячном зале, и в темноте крутятся тысячи горящих маленьких лампочек. Красота неописуемая. Это повторяется каждый раз, когда в зале по ходу программы гаснет свет.

Здесь шариков нет, но есть горящие палочки (тоже красиво).

Ну и конечно, продается мороженое, взорванная кукуруза, конфеты и жвачка.

Дядьки в ковбойских костюмах продают ковбойские шляпы и кнуты. В общем, торговля идет вовсю. Поэтому рядовые американцы долго думают, идти в цирк или нет. Они подсчитывают стоимость билетов (а билеты довольно дорогие. В Нью-Йорке стоили от 3‐х до 7 долларов).

И стоимость стоянки машины, и вероятность траты на игрушки и сласти для детей.

Но вот начинает греметь оркестр, и идет парад. Буря аплодисментов. А в некоторых городах публика вставала. Идет номер Адаскиной (воздушная гимнастка), он проходит прилично. А затем, чтобы зарядить и ошеломить публику, идут «Довейки» (прыгуны). Принимают их отлично, а когда делается сальто на ходулях, публика ахает и ревет после этого.

Затем идет номер Ермакова с собачками. У него собачья школа (парты, доска). В номере много текста, где он задает собакам вопросы. Выучил он старательно английский текст, но т. к. и по-русски-то говорит с трудом, то можете себе представить, как он говорит по-английски?! В Нью-Йорке спросили одного местного оркестранта-украинца: «Ну как, понятно, что говорит Ермаков в манеже?» На что последовал лаконичный ответ: «Псов мы розумием, а человека нема!»

Но публика