Охотник за смертью - Наталья Игнатова

Охотник Ди убил «ястребов», не притронувшись к мечу. Убил всех. Всю банду.

– Ты прав, я убиваю вампиров, – задумчиво признался Ди, – но не понимаю, о чем ты говоришь. Я не колдун. Меня называют Паук.

– А я Дайм… – начал было Даймон и неожиданно для себя сбился. – Дмитрий, – буркнул он.

Серебряный чуть поморщился:

– Мне нет дела до твоего имени.

Это было плохо. Очень. Только Даймон не мог понять, что же плохого в таком безразличии.

Байки «ястребов», все еще стоящие кольцом вокруг Паука, вдруг взревели моторами и рванулись с места как звери, которых спустили с цепи. Стаей пронеслись через дорогу, взрыли колесами жесткую траву на обочине, и где-то там, далеко, свалились наконец-то. Двигатели продолжали рычать, но на таком расстоянии это уже не действовало на нервы.

– Ты проводишь меня к своему создателю, – сообщил… Паук? Видимо, все-таки Паук, хотя, конечно, на самом деле, он – Ди. Что?!

– Нет! – еще час назад Даймон знал, что бессмертен. Сейчас он чувствовал себя более смертным, чем любой человек, потому что его смерть стояла от него в нескольких шагах. И все же он повторил:

– Нет.

– Тебе придется, – равнодушно сказал Паук, – я знаю, где он, и я могу найти его сам, но кто-то должен пригласить меня в его логово. Поэтому ты станешь моим проводником. Больше некому, – носком сапога он поворошил ближайшую к нему куртку, кажется, она принадлежала Кэтти, Печальной Кэт, Темной Кэт… превратившейся в кучку пыли. – Видишь? – Паук развел руками. – Никто из них не сможет мне помочь.

Вот черт! Да у этого парня просто дар убеждения.

Он пугал Даймона, пугал гораздо больше, чем когда-то хозяин. Те несколько дней, когда Даймона – тогда еще живого – преследовал во сне и наяву кто-то чудовищный и неотвратимый, казались самым страшным переживанием до и после смерти. Но вот он встретил Паука и понял, что тот страх был нормальным, обычным человеческим страхом перед неизбежной гибелью. А настоящий ужас Даймон испытал только сейчас.

Он не знал, чего боится. Умереть? Понятное дело, что и этого тоже. Очень погано умирать, когда уже успел привыкнуть к бессмертию. Но при жизни было гораздо хуже: тогда он знал, что ему никто не поможет. Никто не спасет. Он ведь пробовал… что-нибудь предпринять. Не в его натуре было просто взять и смириться с неизбежным. Но друзья его высмеяли, а родители потащили к врачу, а в вампиров он тогда не верил, и ему в голову не пришло попробовать защититься каким-нибудь дурацким способом. Типа, там, чеснок, или серебряный крест.

Все равно бы не помогло.

Сейчас Даймон был в лучшем положении, потому что надеялся на помощь хозяина. Тот, кто однажды спас его от смерти, сделав бессмертным, может спасти вновь. Даймон уже воззвал к нему, зная, что будет наказан за то, что уступил чужаку, и зная, что теперь он под защитой. Но кто спасет от другого страха? Когда смотришь на Паука, он как будто пьет твою душу – это больно. Тянущее чувство в груди. Не нужно смотреть, но взгляд отвести невозможно. И ты не умираешь, ты просто таешь.

Чувствуют ли боль леденцы, когда тают?

– Ты не педик? – осторожно спросил Даймон, прежде чем оседлать свой байк. Хрен их поймет, японцев: в аниме каждый третий – педераст.

– Нет, – отрезал Паук. Тускло блеснула серьга в правом ухе.

«Жаль», – подумал Даймон. И изумился этой мысли.

* * *

Юный упырь очень хотел до рассвета вернуться в убежище. Альгирдас не стал объяснять ему, что смерть придет раньше, чем закончится ночь. Зачем? Парень уже достаточно взрослый, чтобы понимать очевидное. По дороге к городу они немного пообщались и, хотя понятно было далеко не все, судьбу упыря это общение определило. Он ничего не знал о Договоре. Его создатель почему-то не счел нужным рассказать своим детям о добровольно принятых упырями правилах поведения. Может, он и сам о них не слышал? Нестыковок хватало. Альгирдас, например, понятия не имел о городе под названием Ведиус, а если верить упыренышу, это был… как они теперь говорят? мегаполис? – да, мегаполис, с населением в десять миллионов человек. Даже будь Альгирдас таким дикарем, как воображал эмпат Максим, он и то знал бы, существуй такой город в его реальности.

Кроме того, упырь ничего не знал о катастрофе, разразившейся в тварном мире. И был в этом не одинок: пока они добирались до города, Альгирдас и сам убедился, что здесь жизнь идет, как шла, со всеми благами и ужасами «человеческой цивилизации».

Ну и, конечно, фейри… их не было. Ни одного. Даже комэйрк не отзывались. Как будто и здесь гнев Паука, помноженный на рвение дивных народов, уничтожил всех до одного духов местности. Только вот почему же в таком случае уцелело все остальное? То, что эти духи, собственно, и олицетворяли.

Непонятно. Непонятно. Непонятно. Ни-че-го.

Впрочем, много ли толку от молодого парня, который еще и жить-то не начал, когда старый вампир решил взять его себе на службу? Что он может знать, кроме жажды крови и иллюзии полной безнаказанности?

Они приехали в город, покружили по залитым огнями, людным улицам, где дурно пахло и от смертных, и от их мыслей, и в конце концов остановились у входа в какой-то… эйт трэйсе?

– Клуб «Кор Марди Грас»[83], – сказал упырь. – Это наше место, и хозяин всегда здесь.

«Клуб», – повторил про себя Альгирдас. Слово это он, конечно, знал, и что такое Кор Марди Грас, или Кор Кадавр, тоже знал не понаслышке. Но он не чувствовал поблизости никого из духов. А для места силы, каким являлось большое темное здание, подошло бы, скорее, название «храм» или «капище». Ладно, пусть будет клуб.

У Паука слегка рябило в глазах от ярких огней, полыхающих над тяжелыми дверьми и по всей стене до самой крыши. Кажется, огни складывались в слова, но попытка прочесть их была чревата головной болью. Странное дело, фейри любят яркие, цветные, ослепительные зрелища, но почему-то феерическое буйство красок не раздражает взгляд и не отдается звоном в ушах. А люди, как специально, подбирают такие цвета, оттенки, ритм вспышек, что хочется зажмуриться и бежать подальше.

Может, и в самом деле, специально?

Двери открылись, выпуская наружу грохочущие раскаты музыки. «Варварской», как определял ее Орнольф, и Альгирдас всегда соглашался с ним. Да, она была варварской – ревущая, грохочущая, безудержная. Нечеловеческая, в этом и прелесть. Музыка высших демонов, а кому как не им знать толк в подлинной гармонии?

Когда Паук узнал, что смертные пытаются воссоздать музыку Ифэрэнн, он сначала отнесся к этому скептически. А потом… стал уважать людей немножко больше. Потому что у них получилось. И теперь Орнольф проклинает тот день, когда принес Пауку первые… э-э… «записи», да?