Собрание сочинений. Том 8. Чертово болото. Она и он. Исповедь молодой девушки - Жорж Санд

счастливо выйдет замуж, ничто уже не будет мешать вам согласиться на мое предложение. Но пусть лучше моя заветная мечта рассеется в прах, чем усыпит во мне совесть и помутит разум. Я должен понаблюдать за Мак-Алланом, узнать все подробности его прошлой жизни, все особенности характера – только тогда я со спокойным сердцем поддержу его притязания. Он доверяет мне. Отложим ненадолго этот разговор, а до тех пор, Люсьена, не избегайте Мак-Аллана, старайтесь понять этого человека. Вы вправе ничего не знать о его планах – не получи вы письма от Галатеи, я промолчал бы о них.

– Но если он спросит, догадываюсь ли я о чем-нибудь, вы ведь не захотите солгать?

– Ради вашего достоинства и независимости я готов покривить душой, моя дорогая. Бывают обстоятельства, когда ложь не такой страшный грех.

– Спасибо, Фрюманс! – воскликнула я, пожимая протянутую им руку. – Спасибо за ваши бесконечные жертвы… Но почему ты, Женни, никак не отзовешься на прекрасные и возвышенные слова, обращенные к тебе? Счастливая женщина, ты пресыщена его необыкновенной преданностью!

– Я отвечу ему при вас, – сказала Женни, – и ничего нового он от меня не услышит. Вы знаете, Фрюманс, что нет мужчины, которого я уважала бы и ценила больше вас. Но я старше годами, много страдала в замужестве, и на душе у меня было бы спокойнее, если бы вы не задумали жениться на мне. Я счастлива и тем, что есть, и ставлю вас так высоко, как только можно поставить человека. Если я вам сестра и мать, вы мне брат и сын. Поверьте, это лучшее из всего, что есть на свете. Если вы и вправду желаете мне добра, не считайте, что брак обязателен для нашей дружбы.

Глаза Фрюманса затуманились, но это облачко быстро рассеялось. Он пожал Женни руку, как прежде пожал мне, и ушел со словами:

– Как вы скажете, так и будет.

Хотя в душе я считала, что Женни жестоко обошлась с Фрюмансом, тем не менее радовалась этому. Что происходило в моем сердце? Всю ночь я не смыкала глаз. Увлечение Мак-Аллана – прихоть ли, истинная ли страсть – пробудило во мне целый мир радужных мечтаний, давно уже, казалось, развеянных. Значит, любовь действительно существует? Не только в книгах, но и в жизни? Пусть Фрюманс одолевает ее, Женни отталкивает, Мариус отрицает, Галатея превращает в пошлость, Мак-Аллан, возможно, преувеличивает, – она все-таки здесь, эта незнакомка, и если положить ее на весы судьбы, она одна перетянет для меня все остальное, все крушения и победы. Напрасно я старалась вычеркнуть даже ее имя из книги своего существования – она без моего ведома и согласия заполнила в ней все страницы. Любовь была причиной ненависти ко мне, любовь – пусть в теории, пусть как некий идеал – стала безымянной целью всех моих стремлений, любовь, тем более громогласная, чем строже я приказывала ей: «Замолчи!» – кричала мне: «Не выходи за Мариуса!», любовь ручалась за преданность Фрюманса, любившего меня по-отечески только потому, что всем сердцем он полюбил Женни, любовь, наконец, переоделась деловым человеком, приняла облик Мак-Аллана и, как водится в старинных водевилях, подсунула мне любовное письмо вместо вызова в суд.

Я солгала бы, сказав, что не была польщена, обрадована, окрылена впечатлением, произведенным моими скромными достоинствами на человека с такой благородной, более того – возвышенной душой. Письмо Мак-Аллана окончательно убедило меня в его неколебимой порядочности. Но могла ли я положиться на прочность чувства, так внезапно возникшего? Моему самолюбию страстно хотелось поверить в это, и оно испытало болезненный укол, когда Фрюманс своими сомнениями попытался спустить меня на землю. Но ведь он сам говорил, что ничего не понимает в страстях такого свойства! Все ли они представлялись ему ничтожными или все-таки существовала одна, которую он считал достойной себя? Одна-единственная, которая была бы достойна и меня?

Я старалась уснуть, убежать от сумятицы мыслей, и моим мозгом завладевали сны, вернее – какие-то смутные видения, но их тотчас рассеивал разум, который желал рассуждать и отказывался подчиняться дреме. Мне являлся Мак-Аллан, он был обольстителен и казался мне еще изящнее и благороднее, чем на самом деле. Я вслушивалась в его слова, еще недавно оскорблявшие меня, потому что их смысл был мне непонятен, а теперь ласкавшие мой слух как самая сладостная музыка. Я живо представляла себе, как он искал в горах встречи со мной и каким убитым вернулся домой, когда я не пожелала его заметить, как он крался за мной по оврагу, а потом, замирая от счастья, смотрел на меня, погруженную в чтение.

Тут мне вдруг послышался голос Фрюманса – «Берегись!», он пролетел мимо меня в огненной колеснице и скрылся в облаках, унеся с собой Женни, а я осталась в матерчатой палатке Мак-Аллана, где пахло цветами, виндзорским мылом[41] и резиной. Мой муж казался мне слишком смазливым и многословным остряком, я издевалась над его гладкими фразами и плоскими мыслями, обзывала стряпчим, и мы ссорились, он обзывал меня цыганкой, и я кричала Женни: «Зачем ты отдала меня этому англичанину?»

Заставив себя проснуться, я села на кровати и, свесив ноги, непричесанная, дрожащая, стала разглядывать себя в зеркальной дверце шкафа.

«Неужели я и вправду такая красивая? – спрашивала я себя. – С чего Мак-Аллан взял, что я хороша собой?» Фрюманс никогда не показывал и виду, что ему приятно на меня смотреть, Женни никогда даже не заикалась об этом, а Мариус беспрерывно повторял, что я недоросток, чернушка, растрепа. Когда на него находил хороший стих и ему хотелось сделать мне комплимент, он сравнивал меня с довольно изящной индийской статуэткой на каминной доске у бабушки и называл принцессой Пагодой.

Но должна же быть во мне хоть какая-то привлекательность, если я произвела такое впечатление на сорокалетнего мужчину! Годы Мак-Аллана не казались мне недостатком – напротив, придавали особую значительность его восхищению мной.

Как бесстыдно льстива и как угодлива любовь! Как легко ей завладеть сердцем юной девушки, жаждущей восторженных похвал! У френологов[42] в ходу варварское словечко «апробативомания», точнее других выражающее извечную потребность человека в ободрении, ибо нет такого молодого существа, которое не нуждалось бы в приязни и поддержке. Безразлично, юноша то или девушка, до первого любовного свидания они живут, не ведая, кто они, боясь других, не доверяя себе. Особенно мнительны девушки: стоит на них взглянуть – и они заливаются краской. Что скрывается за этим румянцем смущения? Первое волнение чувств? Далеко не всегда – порою чувства в них еще спят. Куда чаще краска стыда вызвана страхом, что их неправильно поймут, подымут на смех или обольют презрением. В ту пору, когда беззащитная душа радостно приветствует