Избранное - Феликс Яковлевич Розинер

тогда уж не выбраться, гибель и мрак. Надо справиться, это легко, в твоей воле писать о Марии не столь многословно, как, может быть, и подобало финалу — наполненному, так сказать, лиризмом, в твоей воле быть кратким, — помнишь ли? — ты жизнь галлюцинации и смерть и триста девяносто девять картин Великого Художника укладывал рядком в могилках ста восьмидесяти девяти страниц, и все в них помещалось, и оставалось место для тебя да вдобавок сколько-то воздуха, — вот на что ты был способен, так что, мой милый, давай-ка теперь умещайся на двух-трех часах, на двух-трех страницах, цепляй слово за слово, время за время, прессуй, уминай, утрамбовывай и воедино своди телефонный весенний звонок с той декабрьской немыслимой встречей, с этой полночью в августе, с белым листом, на котором пишу, и с мгновеньем грядущим, когда кто-нибудь — Мария, может быть, — прочтет о Марии — пра-вре-мя, пред-время, до-время, вот-время, за-время, вне-время — в одном эпизоде:

— Здравствуйте. Я вас нашел.

— Здравствуйте.

— Вы будто не удивляетесь.

— Мне мама позвонила. Она сказала, что вы сюда придете.

— Да, представьте! Ваш телефон не изменился.

— Спереди двойка появилась.

— Я догадался. Не было гудков, и я сообразил, что нужна двойка.

— Я бы вас не узнала.

— А я… Нет, пожалуй, узнал бы.

— Старая, да?

— Ну что за ерунда! Вы та же, что и прежде.

— Сколько мне лет, вы знаете?

— М-м… Дайте, я вспомню. Вы были тогда совсем девочкой. Лет десять прошло, чуть больше. Двадцать семь?

— Тридцать один.

— Вы не изменились, честное слово! Как я рад, что вижу вас!

— Зачем вы меня разыскали?

— Чтобы проститься с вами. Я приехал сюда прощаться — с друзьями и городом.

— Мне мама сказала.

— Скажите правду, вы меня помнили?

— Н-ну… У нас в библиотеке есть ваши книги.

— Бог с ними, с книгами! Вы знаете, ваша мама сказала, что она только на днях вспоминала обо мне и подумала, что я, наверное, должен дать знать о себе. Удивительно, да?

— Я думала, вы никогда не появитесь.

— А вы помните, как мы познакомились?

— В трамвае?

— В трамвае мы вместе долго-долго ехали, целую вечность. А потом я шел за вами на Невском. Помните, я вас все убеждал, что наша встреча необычная?

— Вы что-то говорили. Какой-то рассказ?..

— Верно-верно, Мария, рассказ Некрасова! Вы знаете, Виктор Некрасов уехал?

— Я догадалась. Его книги были в списке.

— В каком списке?

— Нам присылают списки книг, которые изымаются из библиотеки.

— И что же вы с этими книгами делаете?

— Их отвозят в главлит. Сдают под расписку. У них есть для этого специальный склад.

— Сжигают.

— Не знаю. Может быть. Наверное, и ваши?

— Не знаю. Как вы живете, Мария?

— Обыкновенно. Муж. Ребенок.

— Давно вы замужем?

— Шесть лет.

— А ребенку?

— Два.

— Ну и как? Все хорошо?

— Как вам сказать? Иногда трудно — иногда получше.

— А я… Не будем говорить обо мне. Еще рано. Пока еще ничего не написано, а когда будет написано — даже хоть бы одно только это стихотворение «Перевернем страницу, перелистаем года», — вы бы многое обо мне узнали, Мария. Но оно еще не написано, мы с вами разговариваем, а его еще нет. И слов, которые мы произносим, нет. Впрочем, их и не будет, вместо них будут другие слова. Все изменится. Ничто не будет таким, каким было сейчас. Только вы, Мария, останетесь такой, какая вы есть!

— Вы меня придумали.

— Еще нет. Но скоро это случится, и вы, Мария, замкнете круг.

— Круг?

— Да, круг. Один из кругов, составляющих жизнь. Им очертились двенадцать лет, как двенадцать часов циферблата. И там, где он начался, там вступал я в новую жизнь, там же и вы предстали. Мария. Я сказал о циферблате, и вот знаете ли, на нем, как положено, стрелка минутная — длинная, часовая короче, а годовая — коротенькая совсем, и она-то, коротышечка, снова сейчас точно там, где была двенадцать делений назад. Вот почему вы, Мария, опять передо мною. Круг завершился. И воплощение уже не отстоит от замысла на расстояние в двенадцать лет: год к году подошли и разбежались день за днем, минута за минутой — по словам и буквам, и наконец изжиты все.

Мария от меня уходит. Я стою на углу и смотрю на стройную ее фигурку. Вдруг она поворачивает назад. Мария вспомнила о чем-то и, как видно, решает сказать о недоговоренном. Но она доходит до дверей магазина и скрывается в них.

Всем нам нужны продукты для обеда. Мария опять очертила границы меж сновидением и бытием, опять подала мне свой Знак из грядущего.

Отмеченный первою точкой — той самой точкой, которую я передам как свой вклад во всеобщую Партитуру, — новый круг начинает свершаться среди этой ночи, осененный словами надежды:

— До встречи, Мария.

Москва

1978

Рассказы

Весенние мужские игры

1

— Можешь идти, — сказал врач и протянул пачку бумаг.

Парень взял их и стал прятать в пиджак, подальше, глубоко во внутренний карман на груди. Ощутив, что бумаги плотным горбом давят на тело, парень выпростал руку и взмахнул ею: «Прощайте пока».

Больница — несколько приземистых, широко разбросанных корпусов — была обнесена добротной оградой, за которой лежала равнина — жаркая, сухая летом, а сейчас еще зеленая и пахнущая свежо. Парень подошел к воротам. Навстречу поднялся на одной своей ноге сторож и, лишь взглянув, вновь сел в тенек: «А, ты? Иди, иди!»

Сказал ли, не сказал парень «прощайте» — он вышел за ворота, как шагнул с колокольни: небо, ничем не закрытое, занимало почти все пространство перед ним. Когда он, щурясь и обнажая зубы, задрал голову, показалось, что небесная синева стремительно уносилась ввысь, и только несколько сияющих облачков висели не так уж далеко.

— Э-эх! — выдохнул парень, половчее подхватил чемоданчик и двинулся по дороге.

От больничных ворот дорога круто сворачивала и уходила под горку. Парень сразу пошел легко и скоро. Дорога была та что надо: ни пыли, какая бывает с ладонь глубиной, еще совсем не появилось; не было уже и твердости, как ранней весной, когда каждый шаг отдается во всей ноге: дорога, чуть прогретая солнцем, хорошо пружинила, сапоги по ней ступали весело, и парню, потому что шел под гору, приходилось временами откидываться корпусом назад, чтобы не сбиваться на рысцу.

Парень был круглолиц и конопат. Он вертел головой по сторонам, — все ему было внове — солнечно и ярко,