Избранное - Феликс Яковлевич Розинер

и казалось, что не только глаза с белесыми ресницами, но и уши его будто моргали и широко раскрывались от избытка впечатлений. Он что-то бормотал, несколько раз выдыхал с хрипотцой — «э-эх!», взмахивал свободной рукой, и со стороны был смешон; но парень и шел-то так потому, что нутром чувствовал: он один и никому не виден в своей радости.

Иногда он задумывался, переставал махать рукой, даже шаг его замедлялся. У него отвисала нижняя губа, и хотя на глаза опускались ресницы, — брови ползли вверх, и круглая физиономия становилась по-детски наивной и как будто обиженной. Однако или мысли возникали не очень приятные, или были слишком сложны, чтобы справиться с ними, — парень вскоре, мотнув головой, убыстрял ход, и его лицо вновь перестраивалось в блаженную улыбку.

2

Долгий спуск кончился. Парень приноровился и к ровной дороге, шаги его стали размашистые и мерные как один.

Однако пройдя так сотни две шагов, он почувствовал какое-то беспокойство, сбился с ритма — что-то мешало ему. Что именно — он понял, лишь когда оглянулся и увидел квадратик грузовичка, быстро катящийся под гору, и услышал жужжащий издалека звук мотора.

Парень равнодушно отвернулся, но и лицо и вся его фигура разом стали обыденны и неинтересны, будто по яркой игрушке провели мокрой тряпкой и смыли всю краску.

Мотор становился все назойливее, в его жужжании послышались отдельные ритмы, тарахтение и вой, потом различились стук и погромыхивания — в кузове, видно, было что-то пустое и неплотно уложенное. Парень шел все быстрее и ежился, зная, что шофер давно уже видит его и, возможно, думает о нем. Он оглядывался раз и другой, а на третий, увидав, что машина вот-вот нагонит его, шагнул в сторону, чтобы пропустить ее наконец. Но грузовик остановился рядом и подрагивал крылом, будто отгонял, как лошадь, мух. Парень, сходя вбок, шагнул не влево, а в правую сторону, и шоферу, чтобы приоткрыть правую дверцу, пришлось перегнуться поперек кабины, чуть не лечь на сиденье. Придерживая ручку, он высунул голову и глянул на парня снизу вверх.

— Далеко?

— Ага? — не то ответил, не то спросил настороженно парень и отступил с дороги на траву.

— Чего «ага», садись! — зло сказал шофер и отпустил ручку дверцы.

Дверца, скрипнув, повернулась на петлях и, едва не махнув парню по носу, открылась во всю ширь. Однако тот не тронулся с места. Шофер, оглядев неподвижную фигуру парня — его круглую непокрытую голову, черный пиджак и брюки, заправленные в сапоги, выругался, стал ловить ручку и все не мог зацепить ее. В конце концов, поймав, он еще раз глянул на парня, с высокомерной снисходительностью бросил: «По солнцу, дурень!» — и хлопнул дверцей. С места он взял резко, газанул дымом и понесся, скрежеща и погромыхивая.

— Ишь ты! — произнес парень, вышел на середину дороги, расставил ноги и стал смотреть вслед грузовику. И в этом «ишь ты!», как и во взгляде, и во всей его позе, ощущалась удовлетворенность человека, которого хотели обмануть, да не вышло.

Так он и пошел по равнине, дальше и дальше, отмеряя ногами упругую землю. Улыбка опять появилась на его лице, и все было хорошо вокруг. Кое-где по сторонам дороги виднелись круглые низинки, поросшие кустарниками — там, меж кустов, он знал, была непросохшая с весны вода. Но пить он не хотел, может быть, потому именно, что мог бы напиться хоть сейчас. За зеленью свежего луга был виден и лесок — небольшой, верно, и реденький, но издали он смотрелся сплошной синеватой полоской, которая то прерывалась, то опять возникала по краям полей.

В траве стрекотало, нестройно и не слитно. Над всем, как на мандолине играл, — верещал жаворонок.

Парень от восторга несколько раз мотнул на ходу головой, потом остановился, чтобы собственный топот не мешал слуху. Задрав голову, попробовал было отыскать в небе жаворонка, ко взглянул прямо в солнце и зажмурился.

Тут только он сообразил, что утро кончилось, что жарко и что можно передохнуть.

3

Он сошел с дороги, положил на землю чемоданчик, снял пиджак и расстелил его на траве. Он снял и сапоги и долго шевелил ступнями, растопыривая примятые долгой неволей пальцы. Улегся спиной на пиджак и прикрыл руками глаза. Так и торчали в небо два локтя, два вздернутых колена, да неподалеку пара сапог. По руке его между волосинками поползла букашка. Приоткрыв глаза, он увидел ее — какой-то многоногий быстрый червячок. Парень попробовал сдуть его, но червячок только на миг прижался к его коже и опять закопошился и защекотал волосики. Но шевелиться было лень, да и Бог с ней, с букашкой, пусть живет как хочет, и он закрыл глаза. Однако прошло немного времени — и защекотало и тут, и там, и спину, и в брюки забралось что-то и побежало по ноге.

«Голодные, что ли?» — с веселым возмущением дернулся парень и зачесался.

Валяться ему больше не хотелось. Босой добежал до кустарника и, фыркая, начал поливать на лицо и шею прохладную воду из затененной лужицы. Поливая, губами ухватывал глоточки, и хотя на дороге никого не было, все оглядывался на сапоги и чемоданчик — так, ради порядка.

Одеваться парень не стал. Он сложил пиджак внутрь чемоданчика — место в нем, хоть и небольшой, было, — сапоги за матерчатые ушки нанизал на сухую тростину и примотал их к ручке чемоданчика. Но все это ему не понравилось. Оттопырив губу, парень осмотрел свое сооружение и, бросив все на землю, снял с брюк ремень. Ухмыльнувшись, подергал вниз штаны — они и на застежках держались у поясницы, выбросил тростину, а сапоги и чемоданчик взял на ремень. За спиной сразу приладилось удобно, он поправил только на плече, чтоб ремень попал в ложбинку, и зашагал, босый и раздетый. Теперь, без черного пиджака и больших сапог весь он, а не только его круглая физиономия, приобрел домашний, воскресный или отпускной вид человека, который только и делает, что ходит-бродит и отдыхает. И лишь приглядевшись, можно было понять, что походка его — быстрая и деловая.

Равнина кое-где холмилась небольшими пригорками, речка появилась сперва на горизонте, а потом, поблескивая излуками, прячась за холмы, стала выглядывать все ближе и ближе. Дальние перелески тоже как бы начали проявлять любопытство, и отдельные деревца, покидая свои тесные компании, подбегали чуть не к самой дороге, но парень шел и шел, и деревца отставали. Летали птицы. Дорога становилась веселей, и путник, которому пора уже было устать, только мурлыкал под нос, да улыбался