Вечный странник, или Падение Константинополя - Льюис Уоллес

Его величество устроил нам соколиную охоту. Мы доехали до Белградского леса — именно оттуда Константинополь в основном, хотя и не полностью, снабжается водой… Роза роз моего повелителя, княжна, тоже участвовала в охоте. Я предложил ей своего вороного жеребца, но она предпочла смирную испанскую лошадку. Памятуя твои наставления, повелитель, я держался возле ее стремени. Она изумительно искусная наездница, однако если бы она упала, сколько бы мне пришлось вознести молитв Пророку, сколько милостыни раздать бедным, чтобы оправдаться перед повелителем?.. Искусство верховой езды греками утрачено, даже если они когда-то им обладали. Ястреб убил цаплю за холмом, и никто из них, за исключением императора, не решился перевалить через холм в седле. Когда-нибудь я покажу им, как ездим верхом мы, дети Аллаха… Княжна вернулась домой благополучно.

О извечный мой повелитель!.. Нанес обычный ежедневный визит княжне, поцеловал ей руку при встрече и расставании. У нее есть одно свойство, редко присущее женщинам: она всегда одинакова. Планеты отличаются от нее тем, что их порой застилают тучи… Из ее дома я отправился в императорский арсенал, расположенный на первом этаже Ипподрома, с северной стороны. Там хранится оружие для нападения и защиты: мангонели, баллисты, самострелы, тараны, краны для латания брешей, копья, дротики, мечи, топоры, большие и малые щиты, павезы, латы, дерево для строительства кораблей, светильни для производства работ ночью, кузнечные мехи, аркебузы (устаревшего типа), стрелы разных размеров во множестве колчанов, самые разнообразные луки. Говоря коротко — поскольку душа моего повелителя не знает страха, а сам он — орел, который не вспархивает с земли, испугавшись блеска солнца на шлеме охотника в долине, ему можно доложить, что император готов к военным действиям. Более того, будь его величество столь же предусмотрителен и в ином, он представлял бы опасность. Кто может воспользоваться этими запасами? Его собственные солдаты не сгодились бы моему повелителю даже в телохранители. Защитой Византию остаются одни лишь его стены. Церковь отобрала у него всех юношей, они променяли мечи на четки. Если не защитят его воины Запада, он станет легкой добычей.

Повелитель велел мне жить по-царски… Я только что вернулся с прогулки по Босфору до Черного моря на своей галере. На палубе толпились гости. Под шелковым навесом, установленным на крыше моей каюты, был поставлен трон для княжны Ирины, и она сияла главным самоцветом в царской короне… Мы бросили якорь в заливе Терапия и спустились на берег к ее дворцу и садам. Она показала мне медную табличку на внешней стороне столба ворот. Я узнал подпись и охранный знак повелителя и едва не отвесил им положенный поклон, однако удержался и спросил ее с невинным видом: «Что это такое?» О повелитель, поздравляю тебя от всей души! Она зарделась, опустила глаза и ответила — голос ее дрожал: «Говорят, ее прибил сюда сам принц Магомет». — «Какой принц Магомет?» — «Нынешний турецкий султан». — «Так он здесь бывал? И вы его видели?» — «Я видела араба-сказителя». Лицо ее сделалось маковым, и я побоялся продолжать расспросы, лишь осведомился, имея в виду табличку: «И что это означает?» Она отвечала: «Проходя мимо, турки всегда простираются ниц перед ней. Говорят, что это им предостережение: что я сама, мой дом и владения защищены от их вторжения». Тогда я сказал: «Среди народов Востока и пустыни, до самого берберского побережья, султан Магомет славится своей рыцарственностью. И щедрость его к тем, кому посчастливилось добиться его благоволения, безгранична». Она хотела бы, чтобы я говорил про тебя и далее, однако из предосторожности я вынужден был заявить, что знаю лишь то, что прослышал от магометан, среди которых время от времени оказывался… Нет нужды описывать повелителю дворец в Терапии. Он его видел… Княжна осталась там. Я впал в растерянность, не зная, как и далее докладывать о ее жизни повелителю, однако, к моему облегчению, она пригласила меня погостить.

Рад доложить, к удовлетворению повелителя, что октябрьские ветра, налетевшие с Черного моря, вынудили княжну вернуться в ее городские владения, где она и останется до наступления нового лета. Вчера я видел ее. Сельская жизнь окрасила ее щеки в нежнейшие тона алых роз; губы у нее пунцовые и напоминают только что сорванный с ветки гранатовый цвет; глаза чисты, как у смеющегося младенца; шея округла и мягка, как у белой голубки; походка ее напоминает мне колебания стебля лилии, который колышут бабочки и малые птахи, припавшие к раскрытому устью из райского воска. Ох, когда бы я был в силах ее описать, о повелитель!..

…Все на Востоке слышали про здешний Ипподром, который я посетил на прошлой неделе, а также вчера. Это величественное сооружение, в котором византийское тщеславие проявляло себя многие сотни лет. Впрочем, сохранилось от него немного. На северной оконечности арены, ширина которой около семидесяти шагов, а длина — около четырехсот, находится обветшалая постройка; на первом ее этаже арсенал, а выше — трибуны со скамьями. Постройка меньшего размера возвышается над трибунами, раньше, как говорят, там располагалась так называемая кафизма, откуда император наблюдал за забавами народа — гонками колесниц и схватками между Синими и Зелеными. Вокруг кафизмы целые горы кирпича и мрамора — их хватит для постройки дворца, пока еще сокрытого в мечтах повелителя, а также мечети, которая станет храмом магометанской религии. В середине, отмечая центральную линию скакового поля, находятся три реликвии: квадратный столб высотой в добрых сто футов, ныне оголенный, но некогда покрытый медными пластинами, обелиск из Египта и витая бронзовая колонна, представляющая собой трех змей с воздетыми к небу головами… Нынешний император не снисходит до посещения руин, однако народ приходит сюда и, рассевшись по трибунам под кафизмой или стоя на грудах камня вокруг, развлекается, глядя, как офицеры и солдаты упражняются в выездке… Далее должен сообщить повелителю, что здесь, в городе, находится некий сын Орхана, который называет себя законным наследником блаженной памяти Сулеймана, — того самого Орхана, который претендовал на трон повелителя и которого греки держат якобы в заточении: того самого Орхана, из-за которого нынешний император требует у повелителя увеличения выплат на содержание самозванца. Сын последнего, будучи турком, владеет нашим воинским искусством и имеет славу отменного наездника, а на турнирах пользуется джеридом. Поговаривают, что в один прекрасный день он намеревается бросить вызов повелителю — но только после смерти своего отца, старого Орхана… Когда на прошлой неделе я пришел на Ипподром, Орхан-младший находился на арене перед кафизмой. Трибуны были почти заполнены. Присутствовали некоторые офицеры, с которыми я знаком, — они прибыли, как и я, верхом; они уважительно приблизились ко мне и лестно отзывались о его искусности. Я впоследствии присоединился к их похвалам, отметив, однако, что во время пребывания среди неверных в Святой земле видел воинов и лучше. Меня спросили, обладаю ли я их воинским умением. «Не назову это умением, — ответил я, — однако обучал меня известный мастер, шейх Иордана». Им захотелось испытать меня. В итоге я согласился, на условии, что мы сойдемся с турком на турнире или в бою с оружием по выбору — лук, секира или копье, — верхами, в мусульманских доспехах. Они удивились, однако ответили согласием… А теперь, повелитель, не суди меня строго. Я прожил здесь уже много месяцев, и ничто не нарушало мирного течения времени. Главным для меня остается твое удовольствие. Я придерживаюсь обычая выезжать в город верхом, в доспехах. Лишь один раз — за трапезой у его величества — я показался в венецианском платье, в красном плаще и чулках, один черный, другой — желтый, в шапке с красным пером и туфлях с острыми носами, прикрепленными цепочками к коленям. Право же, меня легко было принять за расфуфыренного фазана. Если я хорошо владею оружием, разве не следует поведать об этом грекам? Как лучше зарекомендовать себя перед владельцем Влахернского дворца? А кроме того — какая возможность избавить повелителя от докучной препоны! Старый Орхан вряд ли проживет долго, а вот его писклявый птенец еще молод… Когда сыну самозванца сообщили, что я — итальянец, он ответил, что выйдет со мной на турнир; если я покажу себя достойным соперником, состоится настоящий поединок… Схватка состоялась вчера. Свидетелей было множество, в том числе и император. Он не поднялся на кафизму, оставался в седле, а за спиной у него стояли верховые телохранители. Мы начали с вольтижировки, выездки, прыжков, поворотов, наскоков. Орхан не отличился… Потом мы взяли луки, по двенадцать стрел каждый. Он на полном скаку послал в мишень две стрелы, я же — двенадцать, и все в яблочко… Далее — копье против секиры. Я предоставил выбор ему, он выбрал копье. В первой сшибке затупленный кончик его оружия упал на землю, срезанный у самого основания древка. Зрители смеялись и восхищались, и Орхан, разъярившись, выкрикнул, что это — случайность, и вызвал меня на пеший поединок. Я согласился, но вмешался его величество, предложив нам вновь помериться силами верхом… Мой противник, в котором взыграла злокозненность, вознамерился меня убить. Я уклонился от его копья и, когда он оказался от меня слева, толкнул его щитом и выбил из седла. Его подобрали — из ушей и носа хлестала кровь. Его величество пригласил меня сопровождать его во дворец… Я покидал Ипподром, сожалея, что не сошелся в смертельном поединке с этим тщеславным глупцом, однако репутация моя в Константинополе безусловно упрочилась: я — воин, достойный всяческого подражания.