М. Берг. Чашка кофе. (Четыре истории) - Михаил Иванов

А мир всё тянет куда-то… Нет, не мир – это тянет… его самого! Но кого – «его»? Не понять… И – «Куда?» – несёт… – «Давай, помоги!» – волочит… «Тяжёлый, зараза!» – чьи-то слова… Это они – слова, голоса! – тянут его (опять – «его»!), вытаскивают на поверхность – так жестоко, грубо, прямо за шкирку! Слой воды истончается, но, вопреки ожиданиям, вокруг становится лишь темнее. Густеет небесная лазурь, напитывается свинцовой мрачностью листва. Теряя лучи, меркнет солнце, пропадает, тонет…

Голова дёрнулась, и остатки видения исчезли. И он вдруг понял, что его действительно волокут! Не помня себя, в приступе паники заколотил руками и ногами!

– Эй, эй! Максуд! Дадаш! – услышал он голос, и его уронили на землю. – Что на тебя нашло?

– Очнулся! Ну слава Создателю! Быстрее поднимайся!

– Давай, давай! Бегом! – Рост нетерпеливо потрепал его по плечу.

Дилшэд и Спингуль, Бинеш… А вот Сошедший-с-Небес: голова обмотана тряпками… И всё вспомнилось разом: и толпа, и атака гвардейцев… Однако облегчения это скоропостижное возвращение памяти Максуду не принесло.

– Давай же, давай! – торопили дадаши.

Максуд поднялся с земли и, стараясь не провоцировать резкими движениями головы поселившуюся в ней боль, побежал вместе со всеми. Позади топотала стража.

Они побоялись напороться на очередной вооружённый отряд, плутая в переулках Бастана, и, сделав обманную петлю, вернулись к развалинам, из которых выбрались не так давно. Протиснулись по одному в лаз. Перекинулись взглядами, проверяя, все ли на месте. Бинеш спохватился, кинулся обратно ко входу и вернулся со знакомой лампой в руках.

– Теперь всё!

Едва углубившись в толщу Горы, они нырнули в первое же ответвление коридора, чтобы не было видно света захваченного с собой факела, и замерли: громкие голоса, ругань со стороны входа… затем кряхтение, скрип щебня и звук, будто грохнуло об стену что-то тяжёлое. Тишина. Должно быть, гвардейцы, побоявшись сунуться в темноту или просто не пожелав обдирать шкуры о будто для того и предназначенные тёрки корявых, близко расположенных стен, не долго думая завалили вход давешним камнем. Сошедший-с-Небес окинул дадашей взглядом, задержался на Максуде. Потом вздохнул и ни слова не говоря двинулся вперёд.

***

Они снова бежали запутанной сетью извилистых тоннелей, вросших в каменное тело Горы наподобие грибницы. Факел, поначалу светивший ярко, вскорости, однако, прогорел, и единственным проводником стал крошечный язычок огня на фитиле старой лампы, – все семеро слушались его беспрекословно, следуя малейшему колебанию пламени.

Трудно было определить, как долго продолжалось очередное блуждание в каменных норах: понимание реальной длительности возобновившегося муторного квеста напрочь покинуло бедолаг, растворившись в бессветных хитросплетениях переходов, где и время, и пространство утрачивают свой конкретный смысл, лишённые отмеряющих протяжённость этих основ вещественного мира ориентиров. Огонёк чахнул от голода, на глазах истончаясь, но продолжал из последних сил цепляться за остатки выгоревших волокон, будто понимал, что жизнь семерых всецело зависит от него одного. Удивительно, что сей утлый светоч продержался так долго! Он исполнил свой долг до конца, но сам поплатился – погас…однако выход был уже близко: воздух явственно ощутимым потоком рвался из опостылевших катакомб! Каким чудомбеглецам удалось не затеряться навсегда в изощрённом лабиринте? На то оно и чудо, что не требует объяснений.

На поверхность выбрались, когда в Шамудре была ночь. Непривычно светлое для этого времени суток небо светилось бархатно-красным. Обернувшись к подножью Горы, беглецы увидели, что там, внизу, полыхал, охваченный пожаром от края до края, Бастан, и свет от бушующего пламени отражался в небесном покрывале, окрашивая сумерки в оттенки крови. Что произошло в сердце владений Мезахир-шэха, можно было только гадать. Максуд подумал, что если бы Сошедший-с-Небес не устроил так, чтодемон стащил у блюстителя ключ от камер, то их тела, наверное, коптились бы сейчас на площади: трупы дадашей – скромно покачиваясь в общем ряду петель, а Фанис, скорее всего ещё не успевший бы к этому времени умереть, – приколоченный за руки и ноги к высокому, чтобы издалека было видно страдания «лжепророка», столбу.

Смертельно уставшие, они заснули тут же, возле выхода из пещеры, а наутро, бросив взгляд на побережье, где, окутанная облаком тяжёлой смрадной копоти, испускала дух столица, двинулись вверх по склону.

Глава 9

…Или рухнуть с самого гребня вниз! Вниз! И быть раздавленным невероятной, неуправляемой махиной, обвалившейся всей своей массой прямо на тебя, наивного своего создателя!

Однако и подобный исход, возможно, не будет являться финалом: волна сотрясёт основы основ, перевернув Вселенную вверх тормашками! И хотя живые при этом станут мёртвыми, но мёртвые – вернутся в мир живых!

***

Две жёлто-серые равнины, местами подёрнутые рябью, растянулись до бесконечности вверху и внизу: поменяй их местами – разницы не заметишь. Два океана – верхний и нижний. Или два неба…

Ломаные складки Горы пролегли наискосок между двумя равнинами, будто окаменевший от древности и завалившийся набок занавес огромного театра. Пустой зрительный зал, грязные захламлённые подмостки, трещины в осыпающихся, потерявших форму и цвет декорациях: здание разрушается, брошенное хозяином в невесть какие далёкие времена вместе со всем реквизитом.

Куклы-актёры тоже остались здесь – ненужные, забытые. Никто не сказал им, что хозяин ушёл, и куклы продолжают своё представление – без режиссёра, без зрителей, перепутав и смешав тексты, до неузнаваемости исказив характеры персонажей. Предоставленные самим себе, марионетки давно забыли, что всего лишь играют определённые им роли, и думают, что живут реальной жизнью, но где-то в глубине их кукольных душ остался, засев навечно, смутный образ того, кто изначально повелевал их судьбами…

Максуд подбросил в костерок пару веток, наблюдая, как пламя, лизнув их раз, другой, обняло своими жаркими языками и принялось обгладывать, превращая в чёрные, хрупкие кости.

«А кем являемся на самом деле мы, – думал Максуд, – сборщики, пастухи, бандиты, нищие попрошайки, а затем – бродяги, пилигримы, искатели правды, узники и беглецы – те, кто придумал называть себя «дадаши»? Которая из наших ролей – истинная? В чём смысл, в чём цель этой невнятно-хитросплетённой пьесы, если, конечно, в ней вообще присутствуют и цель, и смысл? А тот, за кем следуют куклы-дадаши неотвязно, словно сцепились их нити, – кто он? Явившийся в Шамудру новый режиссёр или такая же, как все, марионетка, запутавшаяся однажды в управляющих волокнах, порвавшая их нечаянно – да и свалившаяся сюда из другого театра, будучи героем совершенно иной пьесы?..»

Максуд перемешал угли, отгрёб их в сторону, разложил на раскалённой, дымящейся поверхности камня облепленные глиной куски пойманной сегодня днём змеи и вернул угли на место, засыпав глиняные колбаски с горкой. Ужин скоро будет готов. Максуд осмотрелся, в который