М. Берг. Чашка кофе. (Четыре истории) - Михаил Иванов

старика дрожала и билась о невидимые стены, как заточённый в стеклянной банке рой обезумевших диких пчёл: вырвется – не поздоровится никому…

Девушка, за всё время так и не сдвинувшаяся от подножия валуна ни на полпяди, тоже смотрела на Максуда – печально и спокойно, словно знала наперёд всё, что случится.

Скрипнули мелкие камни под валуном.

– Покончи с ним, Малик, – вторя этому звуку, нетерпеливо прошипел маг.

Максуд не стал дожидаться атаки – бросился на дикаря первым, выиграв себе мгновение для манёвра: проскользнул под взмахом тяжёлой дэвьей лапы и оказался за спиной противника. Теперь всего два прыжка отделяло его от мага. Максуд успел испытать злорадство, увидев страх в глазах дряхлого плута, как вдруг что-то тяжёлое ударило в спину так, что он пробкой вылетел из тела.

Когда Максуду удалось справиться с головокружительным вращением, он понял, что удержался-таки в видении, однако снова оказался в позиции стороннего наблюдателя. Максуд смотрел на мага, пастуха, валун и девушку у его подножия… на себя… Очень молодой, светлокожий, явно не из этих суровых мест, он валялся на камнях бездыханный. Неожиданно острое чувство, словно нашёл умирающим давно потерянного брата или позабытого друга детства, перехватило что-то внутри и сжало до боли. К кому относилось это чувство? К нему самому, прежнему – потерянному и обретённому вновь? Или к истекавшей кровью девушке (вот она, совсем рядом!)?Максуд бессильно наблюдал, как пастух вразвалочку подошёл к отброшенному ударом телу, поддел его ногой, словно тряпичную куклу, разворачивая вверх лицом, наступил на грудь и надавил. К смеси ностальгии, безвозвратной потери и чего-то ещё прибавилась давящая тяжесть.

Юноша застонал, дрогнули веки, и… будто кто-то извне сорвал висевший перед глазами Максуда занавес: он увидел нависшую над собой фигуру дикаря, почувствовал подошву сапога на рёбрах и впившиеся в спину камни… Он снова занял своё место в прошлом! И боль смешалась с надеждой.

«Где же?..»

Максуд повернул голову: вот она! Лицо девушки находилось настолько близко, что ясно улавливался слабый аромат, исходивший от бледной кожи, отдалённо знакомый, и волныдыхания, едва ощутимые, как тепло затухающей свечи, омывали лоб Максуда.

Глаза – в глаза… Максуд смотрел, не в силах отвести взгляд, и ему казалось (нет, он был уверен!), что за тем, прежним, «я» Она видит и его нынешнего: одинокого, разочарованного, огрубевшего душой и телом, – изменившегося, потерянного в Шамудре…

Девушка кивнула.

Околдованный гипнотическим трансом, он сообразил слишком поздно, чтобы успеть перехватить контроль над телом: парень, которым был Максуд в своём видении, коротко двинул ногой – и лёгкого толчка хватило, чтобы вывести державшийся на честном слове валун из равновесия. Глыба стала заваливаться – на Малика, на замеревшего под его сапогом Максуда, на девушку… Стоявший в стороне старик завопил на два голоса.

Пастух резво обернулся, и хотя умудрился-таки подставить руку, отсрочил неизбежное лишь на какое-то мгновение. Однако этогооказалось достаточно, чтобы девушка вцепилась Максуду в плечи и неожиданно сильным рывком спихнула его в устье пещеры.

Последнее, что увидел Максуд, соскальзывая в узкое чрево каменного удава: чёрная тень – она упала, запечатав вход и погрузив всё во тьму. И звук. Хруст. Так хрустит щебень под навалившимся камнем. Или ломаются кости…

***

Утром собрались быстро – и пошли, едва перемолвившись парой фраз. Дадаши, казалось, избегали встречаться с Максудом взглядом, как будто знали за ним какую-то вину, и только Сошедший-с-Небес посматривал внимательно на первого из своих попутчиков и последователей, но тоже молчал.

В конце дня их маленький отряд вышел к пологому уступу на склоне Горы, где едва хватило места небольшому посёлку. Максуд, не выспавшийся, с тяжестью на душе от вскрытой воспоминанием раны, не сразу сообразил, что поселение давно заброшено, и лишь когда Сосоний, распахнув полог на входе одной из развалюх, поднял целое облако желтоватой пыли, осознал, какие вокруг царят тишина и запустение: ни человеческих голосов, ни привычных уличных звуков, которыми всегда наполнены даже самые захудалые деревни, ни запаха дыма и готовящейся на очаге пищи… Нет, дым, кажется, всё-таки был!

***

Когда-то эта лачуга, жилище местного старосты, являлась самым лучшим домом в посёлке. По сути представлявшая из себя тот же сарай, в котором держат мелкий скот, а теперь к тому же и порядком обветшавшая, постройка не выгляделагодной для жизни в ней человека, однако в еёвыложенных из камня и обмазанных глиной стенах нашла себе пристанище супружеская пара – старик со старухой, которые не пожелали уйти вместе со всем населением далеко ниже, к джангала, в менее беспощадные для человека места. Такие же скособоченные, с подпорками из пересохших жердей, как и развалюха, в которой обитали, местные старожилы, казалось, готовы были вот-вот рассыпаться, превратившись в груды серых обломков, – однако не рассыпались, продолжали свою замедленную окаменелую жизнь, сопровождаемую кряхтением и скрипом суставов.

К темневшему свежими глиняными заплатами дому с единственной в посёлке деревянной дверью примыкал небольшой огород, расчёсанный в аккуратныегрядки, на которых под округлыми, похожими на след мула листьями прятали полосатые бока своего родаплоды горной тыквы – одногоиз немногих растений, способных выжить в каменной пустыне. Листья накапливали скудную утреннюю росу и берегли под собой влагу, позволяя этим никогда не цветущим растениям насыщать лежавшие на поверхности каменистой почвы пригодные в пищу клубни. Они же, клубни, действительно похожие на маленькие недозревшие тыквы, являлись и источником питьевой воды для последних жителей посёлка, поскольку никакого родника или ручья поблизости не водилось: единственный на всю округу ключ взял да исчез однажды без следа – и люди тоже ушли, бросив жилища и несподручный в дороге скарб. Внешне складывалось полное впечатление, что поселенцев попросту впитала в себя Гора, всех до одного, как последние капли воды пропавшего перед тем источника. Впитала – остались лишь застрявшие между камней вещи…

Вряд ли когда видавшие больше трёх шиклу разом, нищие отшельники жили в одиночестве, однако отнюдь не в изоляции от остального мира: собираемые ими в особых местах травы, насыщенные испарениями и соками Горы, ценились в качестве сырья для лечебных отваров и ядов, и время от времени за этим весьма двусмысленным товаром приходили бывшие односельчане, снабжая земляков продуктами и новостями. И как же рады были старики неожиданным гостям, – пожалуй, первым, забредшим после исчезновения источника в эти бесплодные, обезлюдевшие места. И как удивлены были путники, найдя подтверждение словам коротышки Хича о том, насколько быстро распространяются на Горе слухи…

***

…– Эбих, – прозвучало, как старческий вздох, – это прежнее название Горы, древнее, никто уже не помнит его. Я и сам не уверен, что произнёс