Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни - Дэниел К. Деннетт

То, как они содействуют этому summum bonum, тоже является их интегральной частью, и в этом отношении они радикально отличаются от других клеток, находящихся «в той же лодке»: моих гостей-симбионтов. У каждого из великодушных мутуалистов, равнодушных комменсалов и вредоносных паразитов, делящих судно, созданное ими сообща, – а именно меня, – есть свои собственные встроенные summum bonum – каждый призван содействовать развитию своей собственной линии родства. К счастью, возможны условия, при которых можно достичь entete cordiale, ибо в конечном счете все они находятся в одной лодке, и условия, при которых возможно процветание без кооперации, ограниченны. Но у них есть «выбор». В отличие от клеток-хозяев, они способны принимать «решения».

Почему? Что позволяет клеткам-хозяевам быть столь преданными (или требует этого от них), но дарует клеткам-гостям право на восстание, когда возникает такая возможность? Клетки ни одного, ни другого рода, разумеется, не являются мыслящими, воспринимающими, рациональными акторами. И существенного различия в их познавательных способностях тоже нет. Краеугольный камень эволюционной теории игр заложен не здесь. Секвойи также не намного умнее, но они находятся в состоянии конкуренции, вынуждающем их к предательству, создавая то, что, с их точки зрения (!), является трагическим расточительством. Взаимное соглашение о сотрудничестве, в рамках которого они все отказались бы от выращивания высоких стволов и оставили суетные попытки получить больше солнечного света, чем им причитается по справедливости, эволюционно недостижимо.

Условие, рождающее выбор, – это бездумное «голосование» дифференцированного воспроизводства. Именно возможность дифференцированного воспроизводства позволяет линиям родства наших гостей «передумать» или «переоценить» уже сделанный выбор, «исследовав» альтернативные стратегии поведения. Однако мои клетки-хозяева были спроектированы раз и навсегда в ходе одного-единственного голосования в момент формирования моей зиготы. Если в результате мутации они «узнают» о доминировании или эгоистических стратегиях, процветания (в сравнении с представителями того же поколения клеток) им это не принесет, поскольку возможность дифференцированного воспроизводства очень мала. (Рак можно рассматривать как эгоистичное – и разрушительное для носителя – восстание, которое становится возможным в результате пересмотра, допускающего дифференцированное воспроизводство.)

Философ и логик Брайан Скирмс недавно указал798, что предварительное условие естественной кооперации в общей (в сильном смысле) судьбе клеток соматической линии аналогично кооперации, которую Ролз попытался спроектировать за занавесом неведения. Он весьма уместно называет это «дарвиновским занавесом неведения». Ваши половые клетки (сперматозоиды или яйцеклетки) сформированы процессом, непохожим на нормальное деление клеток, или митоз. Они сформированы другим процессом, называемым мейоз, в ходе которого случайным образом конструируется половина генома-кандидата (чтобы соединиться с половиной, предоставленной вашим партнером), причем сначала выбирается элемент из «колонки А» (гены, полученные вами от матери), а затем – элемент из «колонки B» (гены, унаследованные от отца) до тех пор, пока полный комплект генов (но лишь одна копия каждого) не будет сконструирован и внедрен в половую клетку, готовую попытать счастья в великой лотерее спаривания. Но какие «дочери» вашей первоначальной зиготы обречены на мейоз, а какие на митоз? Тут все тоже решает удача. Благодаря этому бездумному механизму отцовские и материнские гены (в вас) обычно не могут «знать свою судьбу» заранее. Будут ли у них потомки зародышевой линии, которые смогут иметь вереницу наследников, уходящую в будущее, или они будут отосланы в стерильную заводь соматической линии для рабского труда на благо господства тела или корпорации (задумайтесь об этимологии этого слова) – неизвестно, и узнать это невозможно, а потому эгоистичное соревнование с «собратьями»-генами ничего не дает.

Так, во всяком случае, обычно обстоит дело. Однако есть особые случаи, когда дарвиновский занавес неведения ненадолго приподымается. Мы уже упоминали их; это – случаи «мейотического дрейфа» или «геномного импринтинга»799, о которых шла речь в девятой главе: в этих условиях обстоятельства допускают, чтобы между генами возникло «эгоистическое» соревнование – и оно возникает, что приводит к гонке вооружений. Но в большинстве случаев «время быть эгоистами» для генов строго ограничено, и как только жребий – или бюллетень – брошен, этим генам приходится до следующих выборов оставаться лишь пассивными наблюдателями800.

Скирмс показывает, что, когда отдельные элементы группы, будь то целые организмы или их части, тесно связаны (являются клонами или практически клонами) или как-либо еще способны взаимно друг друга признавать и вступать в ассортативное «спаривание», простая модель теории игр, дилемма заключенного, в которой всегда преобладает стратегия предательства, не является верным отражением обстоятельств. Вот почему наши соматические клетки не предают друг друга; они – клоны. Это – одно из условий, при которых группы (например, группа моих клеток-«хозяев») могут наслаждаться «гармонией и координацией», потребными для того, чтобы достаточно стабильно действовать как «организм» или «индивид». Но прежде чем мы трижды прокричим «ура!» и используем описанную картину в качестве модели, позволяющей построить справедливое общество, следует остановиться и отметить, что на этих образцовых граждан, клетки соматической линии и органы, можно посмотреть и под другим углом: характерная именно для них самоотверженность – это не знающая сомнений покорность фанатиков или зомби, проявляющих яростно ксенофобскую групповую верность, вряд ли являющуюся идеалом, которому следует подражать людям.

В отличие от образующих нас клеток, мы не движемся по баллистическим траекториям; мы – управляемые снаряды, способные в любой момент изменить курс, отвернувшись от целей, предав клятвы верности, формируя группы заговорщиков и отрекаясь от них и т. д. Для нас любой момент – решающий, и поскольку мы живем в мире мемов, нам не чуждо ни одно соображение, и ни один вывод не известен заранее. По этой причине перед нами постоянно встают социальные возможности и дилеммы такого рода, для которых теория игр предоставляет игровую площадку и правила, но не решения. Любой теории появления этики придется соединить культуру с биологией. Как я уже сказал, для людей в обществе жизнь сложнее.