Нечистая, неведомая и крестная сила. Крылатые слова - Сергей Васильевич Максимов

отрядами горцев, ввиду дикой и беспощадной их силы. Кто горьким опытом жизни беспрестанно убеждался в том, что заказной труд его непременно худо оплатится, а из десяти в девятое рабочий совсем не получит расчета, тот обязательно исполнит заказ как-нибудь, как тверские кимряки, которые шьют сапоги, пригодные лишь от субботы до субботы (их еженедельного базарного дня). И в личных интересах он поступит так же точно с прямым убеждением, что на его век хватит. Работу, где не вознаграждается труд, а иногда еще требуют сдачи, то есть производят вычеты и штрафы, он сделает небрежно, чтобы поскорее подыскать другую и на ней наверстать испытанные и рассчитанные потери. Если со стороны скупщика и заказчика – стремление донельзя понизить цену, иногда прямые злоупотребления, то со стороны кустаря-мастера – тоже желание сбыть товар похуже. В погоне за каждой копейкой, которых выручается так мало, о тщательной работе немного заботятся. Здесь, при крайней дешевизне изделий, авосем служит огромный навык в работе, а небосем – экономическая теория разделения труда. С голоду да с холоду приходится и на незнакомый, и на непривычный труд ходить по вере, что смелыми владеет Бог, а смелостью берут города. Одному любителю в Калужской губернии удалось развести канареек, а теперь там целые заводы и при них новое производство – клеточное. Приходится набрасываться на работу с отчаянным криком небось, то есть чего бояться, выступай смелей, не трусь! Принимайся, благословясь! Что-нибудь да выйдет: будет с них. Да и что бы ни придумать сделать, на всякое изделие найдется охотник.

Не для чего, стало быть, удивляться, если такие обычные выражения обратились в пословицы и поговорки: «Небось, дождь будет?», «А ты, небось, этому рад», «А ты, небось, был там?» (Нечто ты признáешься, хотя, несомненно, и был там, и даже бока тебе намяли).

Может быть, и все эти три сваи, на которых стоит русский человек, оттого глубоко вбиваются в землю, что сама русская почва мягкая, свежая, девственная и, стало быть, податливая.

Так пускай себе авоська вьет веревки, а небоська петлю закидывает. Пускай досужие люди в городах, в теплых и светлых покоях, при обеспеченной жизни умозаключают о том, что эти три сваи суть живые силы, действующие будто бы даже как самостоятельные существа. Пускай охотливые люди, стоя в беззаботной сторонке и с безопасного края, строят на этом явлении свои отчаянные теории – с них за это податей не берут, а еще самим за такой труд платят деньги. Обвиняемым самим видно яснее других, что эти три родные набитые братья всегда вместе, всегда друг другу помогают и живут в вековечных и близких соседях – никак с ними не развязаться и не разделиться: помогайте, пожалуйста, вы, умные люди! Самим никак не сладить, когда русаку и возрастать приходится на авось, а придя в полный возраст и принявшись за свой ум, ежедневно видеть и убеждаться, что: «Авосевы города всегда стоят негорожены, авоськины дети бывают нерожены» и «Авось да небось к добру не доводят». Идите на подмогу с наукой и искусствами, а не с напрасным обвинением и насмешками. Сам народ давно сказал, что «Немудрено жить издеваючись, мудрено жить измогаючись». Привычно винят больше и чаще всего в наглядном и доказанном несчастии и, пожалуй, пороке русского человека его задний ум.

2. Задний ум

По объяснению довольно известной пословицы – это то, что у немца напереди: разум, как высшая познавательная способность, помогающая изобретать и приводить то в исполнение, развитая наукой нравственная сила, довольно очевидная в мастерствах и художествах. Конечно, за немца в народном представлении сходит тут всякий иноземец без разбора: механик-англичанин, француз-парикмахер, итальянец с шарманкой и обезьяной и настоящие германцы: «Штуки-шпеки немецки человеки». Отсюда поголовно исключаются все азиаты, но укрепилось убеждение, что: «У немца на все струмент есть, и он без штуки и с лавки не свалится», конечно, без рассуждения о том, что иноземный мастер приладился производить одну только известную работу, которую, не скучая и с постоянством, исполняет целую жизнь, оттого в ней силен и отчетлив. Русскому, за скудостью специальных знаний, за неразвитием экономической теории разделения труда, когда одному рабочему всю жизнь приходится вытачивать одни только часовые зубчатые колесики, а другому пружины, – русскому велела судьба поспевать всюду, на всякую работу, о которой до того он и не помышлял. Особенно доставалось круто в походной жизни солдату и офицерскому денщику, которым доводится подвергаться ежедневным экзаменам по всем видам немецких ремесленных цехов. При таких условиях нечего удивляться тому, что развивалась низшая познавательная душевная способность: догадливость или находчивость, – то, что привычно называется смёткой. И впрямь выходит так, как образно подсказывает поговорка, основательно убеждающая в том, что до чего доходит немец разумом, до того русский вынужден доходить глазами: первый изобретает, второй перенимает. Зато уже эта переимчивость, от долгого и частого употребления, в свою очередь доведена до изумительных и поражающих размеров. Она же, в ожидании чужих образцов и готовых примеров, и обленила. Выродился тот задний ум, в котором откровенно сознаются и говорят, что если бы он, как у немца, стал у русака напереди, то с ним бы тогда и не сладить. Без того только одни крупные утраты. Задний ум всегда рассчитывает на память и в ее запасах и приобретениях ищет уроков и руководства. При виде успехов новых изобретений он труслив и недоверчив, становится в тупик и, придя в себя, начинает разбираться в прошлом и глубоко задумается в то время, когда требуется немедленный ответ. Дело не ждет, а задний ум все медлил, копался, осматривался – и упустил время. Не воспользовавшись благоприятным моментом, он многое потерял. Этот-то роковой случай и засчитывается в упрек, и задний ум подвергся насмешке, когда, по усвоенной привычке, ввиду неудачи и осязательных потерь, остается хозяину его развести руками, приклонить голову и всю пятерню запустить в волоса и почесать ею затылок. Сюда именно и поместило воображение наблюдателей этот задний ум, и за дурную привычку, усваиваемую с детства, нарекли ему такое характерное и остроумное имя.

Прожитым опытом, как оставленным богатым наследством, действительно обеспечен русский человек. Хотя он и утешается, и оправдывается тем, что заднее (то есть прошлое) – божье, но говорят сторонние люди, более наблюдательные и знающие: «Бей русского – часы сделает»; пора отставать от старых замашек замыкаться в правилах изжившей свой век прадедовской науки и браться за ум. «Мужик хоть и сер, да ум его не черт съел». Он только медленно работает, потому что мало упражнялся в отвлечениях,