Башня шутов - Анджей Сапковский

– Жеееечь их! Смеееерть! Бей! Убивай! Гыр на них![483]

Амброж воздел руки, толпа тут же утихла.

– Ждет вас дело Божие, – воскликнул он. –Дело, к коему приступить надобно с чистым сердцем, помолившись! На колени,верные христиане! Помолимся!

Армия со звоном и скрежетом повалилась на колени за стенойиз щитов и загородей.

– Otče náš, – начал громкоАмброж. – Jenż jsi па nebesich bud' posvěcene tvéjméno…[484]

– Přijd' tvé královstvi, –гудело в один голос коленопреклоненное войско. – Staň se tvávůle! Jako v nebi, tak i na zemi![485]

Амброж рук не сложил и головы не опустил. Он глядел на стеныБардо, и глаза его горели ненавистью, зубы ощерены, на губах пена.

– И прости нам, – кричал он, – долги наши!Как и мы прощаем…

Кто-то из стоящих на коленях в первом ряду вместо того,чтобы отпускать грехи, выпалил в сторону стен из пищали. Со стен ответили.Зубцы затянул дым, пули и болты засвистели и градом забарабанили по щитам.

– И не введи, – рык гуситов вздымался по-над гуломвыстрелов, – во искушение!

– Ale vysvobod' nás od zlého![486]

– Аминь! – возопил Амброж. – Аминь! А теперьвперед, верные чехи! Vpřed, bożci bojovnici![487] Смертьприслужникам антихриста! Бей папистов!!!

– Гыр на них! Бей-убивай!

Дикий крик, вой, рев, вздымающий волосы дыбом.

Бардо умирал. Умирал под колокольный звон своих церквей.Колокольный гул Бардо, еще несколько минут назад громогласно, надменно призывавшийк оружию, стал отчаянным, как крик о помощи. И наконец превратился влихорадочный, хаотичный, рваный стон умирающего. И как умирающий затихал,давился смертью, догорал. Наконец умолк, заглох. И почти в тот же момент обеколокольни затянулись дымом, почернели на фоне пламени. Пламени, рвущегося внебо, я бы сказал, уносящего в выси душу города. Города, который умер.

А город Бардо умер. Бушующий пожар был уже всего лишьпогребальным костром. А крики убиваемых – эпитафией.

Вскоре из города потянулась вереница беглецов – женщин,детей и тех, кому гуситы позволили выйти. За беглецами внимательно наблюдалисельские информаторы. То и дело кого-нибудь узнавали. Их тут же вытаскивали. Икромсали.

На глазах у Рейневана крестьянка в епанче указала гуситам намолодого мужчину. Его выволокли, а когда сорвали капюшон, то модноподстриженные волосы выдали в нем рыцаря. Крестьянка сказала что-то Амброжу иГлушичке. Глушичка отдал короткий приказ. Поднялись и опустились цепы. Рыцарьрухнул на землю, лежащего закололи вилами и судлицами. Крестьянка снялакапюшон, открыв толстую светлую косу. И ушла. Прихрамывая. Прихрамываянастолько характерно, что Рейневан смог определить врожденный вывих бедра. Напрощание она послала ему многозначительный взгляд. Она узнала его.

Из Бардо выносили добычу, из пекла пожара и клубов дымавыходили толпы нагруженных различным добром чехов. Добычу загружали на телеги.Гнали коров и лошадей.

На самом конце колонны из горящего города вышел СамсонМедок. Он был черен от сажи, кое-где подгорел, у него не было ни бровей, ниресниц. Он нес в руке котенка, взъерошенное черно-белое созданьице с огромными,дикими, испуганными глазами. Котенок лихорадочно цеплялся коготками за рукаваСамсона и то и дело беззвучно раскрывал рот.

Лицо Амброжа было словно высечено из камня. Рейневан иШарлей молчали. Самсон подошел, остановился.

– Вчера вечером я мечтал о спасении мира, –проговорил он очень мягко и тепло. – Сегодня утром – о спасениичеловечества. Ну что ж, приходится соизмерять силы с намерениями. И спасать то,что можно.

Разграбив Бардо, армия Амброжа свернула на запад, кБроумову, оставляя на свежем и белейшем снегу широкий черный след.

Конницу разделили. Часть под командой Бразды из Клинштейнаотправилась вперед, образовав так называемый predvoj, то есть передовой дозор.Остальные, в количестве тридцати, попали под команду Олдржиха Галады исоставили арьергард. В нем оказались Рейневан, Шарлей и Самсон.

Шарлей посвистывал, Самсон молчал. Едущий бок о бок сГаладой Рейневан выслушивал поучения, знакомился с хорошими манерами иосвобождался от старых. К последним, достаточно строго поучал Галада, относитсяиспользование слова «гуситы», поскольку так говорят только враги-паписты ивообще люди, относящиеся к ним неприязненно. Следует говорить «правоверные»,«добрые чехи» либо «Божьи воины». Полевая армия из Градца-Кралове, продолжалдалее гетман Божьих воинов, это вооруженное крыло Сироток, то есть правоверных,осироченных незабвенным Яном Жижкой. Когда Жижка был жив, Сиротки, ясное дело,еще не были сиротками, а назывались Новым либо Малым Табором, именно для того,чтобы отличаться от Старого Табора, или от таборитов. Новый, или Малый, ТаборЖижка заложил, опираясь на оребитов, то есть тех правоверных, которыесобирались на горе Ореб, неподалеку от Тшебеховиц, в отличие от таборитов,собиравшихся на горе Табор у реки Лужницы, и там построили свое Городище.Нельзя, сурово объяснял правоверный гетман Сироток из Нового Табора, путатьоребитов с таборитами и уж совсем наказуемо – связывать какую-нибудь из этихгрупп с каликстинами из Праги. Если на Новом Пражском Граде еще можно встретитьистинных правоверных, поучал оребит с горы, расположенной неподалеку отТшебеховиц, то уж Старый Город – это гнездо умеренных соглашателей, именуемыхкаликстинами либо утраквистами, а с этими истинные чехи не желают иметь ничегообщего. Не желают и не должны. Однако пражан тоже нельзя называть гуситами, иботак говорят только враги.

Рейневан сонно покачивался в седле и время от временивставлял, что, мол, понимает, что было неправдой. Снова пошел снег, быстропревратившийся в метель.

За лесом, на распутье, неподалеку от спаленного Войбужа,стоял каменный покаянный крест, один из многочисленных в Силезии, –памятник преступления и покаяния. Вчера, когда сжигали Войбуж, Рейневан крестане заметил. Был вечер, сумрак, шел снег. Многое можно было не заметить.