Словарь Ламприера - Лоуренс Норфолк

— К востоку, — сказал Жак, — линии короля были неприступны. Со стороны суши нам было не на что рассчитывать. Но море всегда выручало нас, и теперь оно превратилось в единственный источник жизни. Мы начали понимать, почему армия короля не пошла на штурм крепостных стен, несмотря на то что в городе было всего двадцать пять тысяч человек. Они хотели уморить нас голодом. Мол сооружался именно с этой целью.

— Мы послали прошение, чтобы нам позволили вывести из города наших жен и детей, но король остался глух к этой просьбе, — сказал Кастерлей. — Мы должны были сдаться все, иначе никто не смог бы покинуть город.

— Бэкингем отплыл в Англию в ноябре, — снова заговорил Жак. — Он оставил Сен-Мартен в руках людей короля, но пообещал вернуться.

— И вернулся? — спросил Ламприер.

— В конце того года ему было суждено встретить смерть от руки убийцы, но англичанам была нужна Рошель, потому что она давала возможность английским судам безопасно проходить вдоль западного побережья Франции. Англичане прекрасно понимали, чего хочет Ришелье, и мы знали, что они вернутся. Мы воображали, что, когда это произойдет, мол Ришелье и королевский флот разлетятся в щепки. Но в один из первых дней нового года с юга налетел ужасный шторм. Он бушевал всю ночь, а когда мы наутро взглянули на гавань, то первый раз осознали серьезность нашего положения.

— Почему? Что изменилось?

— Ничего. Совершенно ничего. Было ли это случайностью, удачей, выпавшей на долю кардинала, но мол стоял на прежнем месте. Он остался невредим, хотя мы предполагали, что его обломки уже лежат на глубине пяти саженей. Тогда-то мы и поняли, что город может не выдержать осаду. И тогда мы послали Франсуа в Англию. — На протяжении всего этого монолога Вокансон не сводил глаз с лица Жака. Потом он повернулся к Ламприеру.

— Если мол устоял против шторма, он мог выстоять и против натиска кораблей. Мы должны были точно знать, что собираются предпринять англичане, и действовать в соответствии с их планами. Мы должны были узнать, придется ли нам бежать и когда. Вот зачем мы послали Франсуа.

— Он отправился в путь на ялике в последний день января, под покровом ночи, — продолжил Жак рассказ Вокансона. — Он собирался пересесть на голландское судно, груженное солью, которое шло вдоль побережья. Но когда он миновал мол, его заметили. Мы смотрели сверху, как шквал мушкетных выстрелов обрушился на одинокий ялик. Мы ничего не могли предпринять. Мы даже не знали, жив ли он.

— Однако он остался жив, — заметил Ламприер.

— О да, он остался жив, — подтвердил Кастерлей. Жак искоса взглянул на него и откашлялся.

— Мы остались в стенах города. После этого ни одно судно величиной больше полубаркаса не могло преодолеть преграду. Люди кардинала затопили еще несколько кораблей, чтобы перекрыть брешь, и мачты их частоколом торчали из воды. Мы понимали, что оказались в ловушке.

Ламприер вглядывался в тени, скрывавшие председателя, который продолжал хранить молчание. Остальные несколько воодушевились, припоминая события осады и словно переживая их заново. Но председатель не шевелился, так же как и две живые колонны, возвышавшиеся по бокам его кресла. Даже не проронивший ни единого звука Ле Мара казался более оживленным, чем они.

— Нас было восемь человек, — продолжал Жак. — Мы ждали вестей от Франсуа, нашего посланца, который был, может быть, уже мертв. Город тоже ждал, отрезанный теперь и от суши, и от моря. Мы знали, каким образом спасемся из осажденной крепости, если это будет необходимо, но это было очень рискованное предприятие. Некоторые вещи мы были не в состоянии предусмотреть… Ламприер прервал его:

— Как же вы могли спастись? Ведь если вы были отрезаны…

— Терпение! До этого произошли кое-какие события. Рошельцы начали понимать, что могут проиграть. Город стал меняться. Сгорел купеческий квартал; сперва мы думали, что пожар вспыхнул в результате обстрела, но оказалось, что нашлись поджигатели среди самих горожан. Все, что могло гореть — солома, сено, хворост, порох со складов, — пришлось перенести в цитадель и сложить в подвалах. Были схвачены солдаты, пытавшиеся пересечь линию фронта, и у них были бумаги, подписанные самим Ришелье. Десятки разоблаченных предателей болтались на виселицах на городской площади. Мы пытали их, и они называли нам имена сообщников. Мы пытали тех, кого они нам называли, и те называли других. Были и лжесвидетельства, и со всем этим нам приходилось разбираться. В конце января в городе вспыхнула эпидемия цинги, от которой чернели губы и кровоточили десны. Запасы продовольствия подходили к концу. Начали есть лошадей, потом — ослов и мулов, кошек и собак и, наконец, мышей и крыс. В кварталах бедняков случалось и людоедство. Убивали и ели все живое. В пищу шло все, что хоть немного напоминало еду: воловьи шкуры, кожаные ножны и сапоги, сваренные в свечном сале, аптечная корица и лакричный корень. Мы делали подобие хлеба из соломы с сахаром или из толченой древесины, штукатурки, навоза. У нас уже не было сил радоваться, когда в мае к гавани подошли пятьдесят кораблей Денбига. Но батареи, установленные на молу, не дали им приблизиться, и нашим брандерам пришлось вернуться в порт. От Франсуа все еще не было никаких известий. К концу мая в городе не было ничего, похожего на еду, и некоторые горожане рисковали собирать моллюсков на побережье под вражеским огнем и копать портулак между стенами и линией фронта. Старики и младенцы начали умирать первыми.

Лицо Джульетты оставалось абсолютно неподвижным, в свете свечи она казалась мраморным изваянием. Воодушевление членов «Каббалы» постепенно угасло. Ламприер следил, как Жак вызывает призраки последних месяцев осады: бескровные лица, истощенные тела, похожие на скелеты, смрад разлагающихся на улицах трупов, плоское небо, глухие удары канонады, остававшиеся без ответа, несмотря на обильные запасы пороха, потому что рошельцы были уже не в силах справляться с орудиями. Совсем мало детей. Затихшие улицы. Караулы, которые выставляли на ночь, к рассвету уменьшались вдвое. Большой колокол молчал. Не было сил звонить. Внешние стены были уже наполовину разрушены, и люди, похожие на привидения, сбивались к центру города. Они жались к кованым воротам цитадели. Город умирал, они чувствовали это, но еще не знали, какова будет смерть. Ходили слухи о том, что король задумал ужасную месть ослушникам. Это заставило горожан из последних сил тащиться через вымершие улицы и укрываться в цитадели; ворота крепости закрывались за ними и запирались на засов. Высокие стрельчатые окна бесстрастно взирали на столпившихся внизу горожан. Этим людям было нечего терять.

— К октябрю люди уже умирали сотнями. Делегации ходили туда и обратно между мэром Рошели Житоном и Ришелье, стараясь договориться о примирении. Из двадцати пяти тысяч жителей в живых оставалось не более восьми тысяч. В последнюю неделю октября мы получили послание Франсуа, зашифрованное в донесении, адресованном мэру Житону. Перед отъездом Франсуа мы договорились о коде: читались только седьмые буквы, затем — девятые. Семь и девять были любимыми числами Франсуа. Мы прочитали пространное донесение мэру, в котором обещались новые корабли из Англии, перечислялись осведомители Ришелье и содержалось требование продержаться любыми средствами еще месяц. Но когда из этого донесения буква за буквой возникло настоящее послание, послание к нам, мы поняли, что обещание мэру — ложь. Письмо Франсуа гласило: «Кораблей не будет. Пощады не ждите. Спасайтесь». Город отдадут на разграбление, стены сровняют с землей. Мирные переговоры могли только оттянуть час неизбежной гибели. Какие могли быть переговоры, если город ничего не мог предложить, и все в городе понимали это. Рошельцам было нечего терять. Итак, мы решили бежать.