Россия, которой не было. Загадки, версии, гипотезы - Александр Бушков

Плеве говорил Любимову-старшему: «Та часть нашей общественности, в общежитии именуемая русской интеллигенцией, имеет одну, преимущественно ей присущую особенность: она принципиально и притом восторженно воспринимает всякую идею, всякий факт, даже слух, направленные к дискредитированию государственной, а также духовно-православной власти, ко всему же остальному в жизни страны она индефферентна». В 1912 г., уже после смерти Плеве от руки интеллигента-бомбиста, военный историк, Генерального штаба генерал-майор Е.И. Мартынов (впоследствии убит большевиками), написал не менее горькие строки: «Попробуйте задать нашим интеллигентам вопросы: что такое война, патриотизм, армия, военная специальность, воинская доблесть? Девяносто из ста ответят вам: война – преступление, патриотизм – пережиток старины, армия – главный тормоз прогресса, военная специальность – позорное ремесло, воинская доблесть – проявление глупости и зверства…»

Стоит ли удивляться, что в 1905 г. русские интеллигенты отправляли телеграммы японскому микадо, поздравляя его с победой над Россией?

Ненавидящие свою страну, не знающие и не понимающие своего народа, отвергающие как «устаревшие» все национальные и религиозные ценности, вечно гоняющиеся за миражами, одержимые желанием переделать мир по своим схемам, ничего общего не имеющим с реальной жизнью, без всякого на то основания полагающие себя солью земли – интеллигенты разожгли в России революционный пожар. Н.А. Бердяев писал: «Интеллигенция скорее напоминала монашеский орден или религиозную секту, со своей особой моралью, очень нетерпимой, со своим обязательным миросозерцанием, со своими особыми нравами и обычаями… Интеллигенция была у нас идеологической, а не профессиональной или экономической группировкой… Для интеллигенции характерна беспочвенность, разрыв со всяким сословным бытом и традициями… По условиям русского политического строя интеллигенция оказалась оторванной от реального социального дела, и это очень способствовало развитию в ней социальной мечтательности».

Вот только «мечтательность» эта сочеталась с револьверами и бомбами. Пятнадцать лет интеллигенты из «Народной воли», равнодушно списывая в «неизбежные издержки» десятки случайных жертв, охотились за Александром II – и убили-таки, за несколько дней до того, как государь намеревался огласить конституцию. Крайне любопытны обширные мемуары одного из участников этой «дикой охоты» Н.А. Морозова [127]. Оказывается, он и его друзья, люди взрослые и образованные, были убеждены, что «казнь тирана» и провозглашение всех и всяческих свобод… автоматически приведут к молниеносному перерождению «темного народа», в России тут же воцарится всеобщая братская любовь. Взрослые люди… Но вот означенный Морозов странствует переряженным по деревням. Чтение увлекательнейшее – романтический юноша впервые попал в «мир народа», смотрит прямо-таки глазами марсианина… И на каждом шагу убеждается, что кабинетные схемы ничего общего с реальностью не имеют. Народовольцы отчего-то решили, что хлебороб полагает городского ремесленника отбросом общества, но мужики, оказывается, питают нескрываемое уважение к имеющему специальность горожанину. По подложному паспорту Морозов числится печником, и его лепет, что он-де ищет в деревенской жизни высшего совершенства, вызывает у мужичков лишь недоумение. «Сектант, поди, какой» – наконец выносят они вердикт и успокаиваются. Кто ж еще, кроме сектанта, будет так себя вести?

Вот «печника» обсчитала разбитная кабатчица, бой-баба, и юноша задает себе резонный вопрос: «Неужели после установления всеобщей свободы эта хитрая баба станет святой Лукрецией?»

Тут бы и остановиться, задуматься: если реальная жизнь ничуть не похожа на то, что народники о ней нафантазировали, не честнее ли забыть о бомбах и прокламациях? Увы, мышление народовольцев сворачивает на привычную колею: «что ж, тем хуже для реальности…» Если народ равнодушен к новоявленным «избавителям» – его, темного, следует помимо желания вести к счастью железной рукой…[111]

После смерти Александра III, невероятными усилиями сбившего волну террора, гангрена распространяется вновь. И это уже не деклассированные одиночки вроде богатейшего помещика Лизогуба и крестьянского сына Халтурина. Общество охвачено какой-то жуткой паранойей либерализма и саморазрушения.

Несколько характерных примеров. В феврале 1899 г. ректор Санкт-Петербургского университета вывешивает объявление, где пишет: в прежние годы студенты при наступлении каникул учиняли в пьяном состоянии групповые беспорядки в общественных местах, а посему он, ректор, ставит это господам студентам на вид и предупреждает, что в нынешнем году полиция намерена гасить в зародыше подобные шалости. О революционных идеях – ни слова. Но господа юные интеллигенты, ужасно обиженные столь явным посягательством царского сатрапа на права личности, выходят толпой на улицу. Полиция, понятно, принимает надлежащие меры. Тогда к студенческой забастовке подключаются все высшие учебные заведения империи и бастуют два месяца.

(Между прочим, у замечательного русского поэта Афанасия Фета была примечательная привычка. В течение многих лет он, проезжая по Москве, каждый день приказывал кучеру остановиться возле университета, опускал стекло и плевал в сторону «цитадели знаний». Об этом рассказала в своих мемуарах сестра А.П. Чехова. Современный комментатор-интеллигент охарактеризовал действия Фета как «злобное невежество» – а это лишний раз доказывает, что интеллигенция неизлечима…)

14 мая 1906 г. в Севастополе брошена бомба в коменданта города генерала Неплюева. Генерал уцелел, но погибло восемь случайных прохожих (в том числе двое детей), несколько десятков человек ранены. Но депутаты Государственной думы публично называют суд над схваченными на месте преступления бомбистами «кровопролитием», а левая печать призывает родственников погибших отбросить эмоции и понять, что их близкие погибли по чистой случайности, во имя святого дела…

Впрочем, это не единственный случай, когда жертвами террора становились абсолютно непричастные. Летом 1906 г. в Петергофе вместо генерала Трепова убили генерала Козлова. В Пензе вместо жандармского генерала Прозоровского по ошибке убили пехотного генерала Лиссовского. В Киеве вместо жандармского генерала Новицкого ударили ножом отставного армейского генерала.

В том же году депутат Думы Герценштейн с думской трибуны весело называет «иллюминациями» многочисленные поджоги дворянских усадеб, сопровождавшиеся убийствами, изнасилованиями, зверствами. Именно за эти слова, а не за еврейское происхождение правые вскоре убили весельчака…

14 мая того же года боевики из «еврейской самообороны» обстреляли католический крестный ход, что повлекло за собой еврейский погром, прекращенный спешно прибывшими войсками. Комиссия из членов Госдумы… обвинила правительство в организации погрома.

В Сибири, в Томске, левые боевики начали стрелять из револьверов по крестному ходу. Его участники, оказавшись под огнем, кинулись на революционеров, отобрали оружие, загнали «леваков» в здание народного дома и сгоряча подожгли его, мстя за подлое нападение, за убитых и раненых. Печать окрестила эти события «зверствами черносотенцев».