Гумилев сын Гумилева - Сергей Беляков

Тем временем «Современная драматургия» и журнал «Театр» напечатали «Отравленную тунику». Стихи Николая Гумилева начали печатать «Новый мир», «Знамя» и «Дружба народов».

Книги Гумилева-младшего вскоре тоже начнут готовить к печати. Времена менялись. В ноябре 1985-го защитил кандидатскую диссертацию Константин Иванов. В 1986-м на геофаке восстановили прерванный было курс народоведения. Льва Гумилева снова приглашали читать лекции в научно-исследовательские институты. Его слава и авторитет были уже так велики, что в первой половине 1986-го Лев Николаевич получил приглашение прочитать несколько лекций в МИДе. Опыт оказался неудачным: «аудитория поразила его своей косностью и тупостью», а сам лектор не понравился аудитории.

Из интервью Льва Гумилева: «Однажды меня, например, пригласили в МИД для того, чтобы я прочитал им лекцию о межнациональных отношениях. Я им рассказывал о том, что такое этнос, который теперь называют нация, какие фазы он переживает и что от этих фаз можно ждать в будущем. Но там, в МИДе, по-видимому, хотели услышать советы, а я советов не даю. Советы – это по их части. Я могу научить человека разбираться в чем-то, но выписать рецепт я не могу и не хочу. Тем более что все рецепты им без меня известны».

В декабре 1986-го Гумилев приехал в Москву на восьмидесятилетие академика Лихачева. После юбилея Гумилева пригласили в Центральный дом литераторов. Там его принимали намного лучше, чем в МИДе. Лев Николаевич читал стихи отца: «Многим тогда показалось, что звучит голос самого поэта», — вспоминал Владимир Енишерлов. Правда, никто из присутствовавших не слышал, как читал стихи Николай Гумилев, но тем интереснее эффект, произведенный Львом Гумилевым. Он вообще очень хорошо читал стихи, особенно стихи Ахматовой и Николая Гумилева.

С 1988-го начали издавать уже и книги Николая Гумилева. Разрешение на будущий выпуск лучших стихотворений Н.С.Гумилева в «Библиотеке "Огонька"» получили еще весной 1986-го. Тираж этой красно-белой серии – 100 тысяч. К лету 1986-го книгу уже подготовили к печати, но Коротич задержал ее выход до марта 1988-го. В том же 1988-м в либеральной Грузии вышел толстый (около 500 страниц) том стихотворений и поэм Николая Гумилева, а в Ленинграде Михаил Эльзон подготовил первое научное издание Н.С.Гумилева в Большой серии «Библиотеки поэта».

А тем временем приближалось столетие Ахматовой, которое предполагалось отметить с масштабом государственным и даже международным: 1989-й ЮНЕСКО объявила годом Ахматовой. Ленинградские власти загодя расселили «ахматовский» флигель Фонтанного дома, хотя концепция будущего музея еще обсуждалась. Музей Ахматовой в 1988-м числился филиалом музея Достоевского, что располагался совсем близко к дому Льва Николаевича. Гумилев по мере сил помогал советами и консультациями, но в общем-то создание музея его не слишком занимало. Еще в 1976-м Эмма Герштейн упрекала его в письме: «5-го 10 лет со дня смерти Анны Андреевны! Пора бы заняться серьезнее вопросом о ее литературном наследии». Но Гумилев дорабатывал «Этногенез и биосферу Земли». Когда ему было заниматься литературным наследием? Где взять время и силы?

Когда летом 1988 года Михаил Кралин уговаривал Гумилева прийти в Фонд культуры, где решалась судьба будущего музея, Лев Николаевич сначала отмахнулся: «Положил я на это дело с прибором…» С трудом Кралин сумел вытащить Гумилева в Фонд культуры. Дорогого гостя привезли на машине и подготовили к схватке.

Дело в том, что Ирина Пунина и Анна Каминская предлагали создать в Фонтанном доме музей русского авангарда, где главным персонажем оказался бы Николай Николаевич Пунин. В противостоянии пунинцев и ахматовцев Гумилев, разумеется, мог взять только сторону последних. Авторитет единственного сына и наследника и слава непобедимого мастера дискуссий делали Гумилева важной, даже незаменимой фигурой в предстоящей партии, которую Кралин назвал «генеральным сражением». Поэтому литературовед и не пожалел усилий: «…это был блестящий спектакль из истории нравов, и он играл в этом спектакле во всеоружии ума и таланта». Гумилев выступал после Анны Каминской, уже немолодой дамы. С присущими ему остроумием и бесцеремонностью он высмеял чужую идею:

«Ты, Анька, очень хорошо рассказала, кто в какой комнате жил. Только ты почему-то забыла упомянуть свою родную бабушку Анну Евгеньевну, а ведь она была очень порядочным человеком! Ну ладно, давайте устроим музей-гарем: ты, Ирка, развесишь фотокарточки своих любовников, я повешу свою Птицу, то-то будет славно!»

Пунины этот бой проиграли, но открывшийся в июне 1989 го Музей Ахматовой Гумилев все равно не жаловал. Вероятно, из-за тягостных воспоминаний – ведь на Фонтанке, 34 прошли не лучшие годы: «жить мне, надо сказать, в этой квартире… было довольно скверно», — вспоминал он. Гумилеву больше нравился народный музей Ахматовой, открытый еще в 1976 году в ПТУ на Кронштадтской, 15 благодаря усилиям простой учительницы Валентины Андреевны Биличенко и ее помощников. Любопытно, что ПТУ работало при судостроительном заводе имени А.А.Жданова.

Возможно, Лев Николаевич недолюбливал Музей Ахматовой по другой причине: Гумилеву не нравилось, что семейная жизнь его матери стала предметом научных исследований. А кому это, собственно говоря, понравилось бы? Есть такой анекдот. Будто бы историку Петру Ивановичу Бартеневу, издателю журнала «Русский архив», явилась Екатерина Великая: «Сукин сын! — сказала государыня ученому. — Уж как я старалась многое укрыть от потомков, а ты узнал обо мне всё…» С этими словами императрица ударила историка веером по носу.

Может быть, поэтому Лев Николаевич, в отличие от «брата Орика», практически ничего не сделал, чтобы увековечить память любимого отца. В лучшем случае мог прочитать стихи на творческом вечере или проконсультировать очередного гумилевоведа и рассказать немного «о папе» или «о маме». Вот характерный случай. В субботний вечер 15 апреля 1989 года в Ленинграде состоялся вечер «Золотое сердце России», посвященный Николаю Гумилеву. Вечер вел Никита Толстой. Стихи читала Наталья Минаева. Режиссер И.Алимпиев показал киноленту «Африканская охота». Орест Высотский показывал слайд-программу «Об отце». Был там и Лев Гумилев – в качестве гостя.

Если Орест Николаевич последние годы жизни посвятил памяти отца, то Лев Николаевич был поразительно равнодушен даже к изданию его книг: «Да плюнь ты на это! Либо напечатают его книгу, либо нет, но нам с тобой это как мертвому клизма!»

Когда Орест Высотский решил проконсультироваться с братом об издании «Африканского дневника», Лев Николаевич сначала отмахнулся («всецело твое дело»), а потом все-таки заметил: «…опубликовать надо. Папа одобрил бы», — но дал понять, что заниматься издательскими делами не намерен. Пусть брат хлопочет: «…это дело твое».

У Льва Гумилева была своя судьба, своя жизнь, далекая от интересов литературоведения. Тратить ее на дела литературоведческие и мемориальные он не собирался. Слон не может заниматься исследованием жизни слонов. Лев Гумилев как личность творческая ничуть не уступал своим родителям. Вскоре он это докажет, а его слава, пусть ненадолго, но превзойдет славу отца.