Юлий Цезарь. Политическая биография - Алексей Егоров

Вслед за С.Л. Утченко, мы должны признать, что в этих словах Цицерона не было ни доли искреннего убеждения. Он, несомненно, считал Цезаря выдающимся полководцем, но, испытывая к нему ненависть, едва ли мог видеть положительное начало в победе цезарианцев. Совершенно иной была оценка диктатора в трактате «Об обязанностях», написанном после смерти Цезаря.

Вероятно, это был первый образ Цезаря-тирана, созданный дошедшей до нас античной публицистикой. Ради своего первенства (principatum) Цезарь преступил все божеские и человеческие законы, — считал Цицерон (Cic De off., I, 8, 26). Цезарь приводится у него как пример того, что жажда власти, славы и почестей способна привести к полному забвению справедливости, одной из высших добродетелей человека и гражданина (Ibid.). Критика усиливается во 2 книге. Цицерон ставит рядом царей и популяров, которые ради выгоды обманывают людей ложными обещаниями (Ibid., II, 6, 21). Появляется еще одна параллель: Цезарь сближается с Суллой, оба одержали «дурную в нравственном отношении победу», занимались грабежами и способствовали утрате Римом своего нравственного престижа (Ibid., II, 7, 27). Господство обоих держалось на страхе, а власть страха не может быть продолжительной (Ibid., II, 7, 23). Неким связующим фактором и, вместе с тем, характерным примером является Публий Сулла. Родственник первого диктатора, скупавший имущество погибших при Сулле, он делал то же самое при Цезаре. При «той диктатуре он был писцом, при этой — городским претором» (Ibid., VII, 27–29). «Мы теряем государство», — заключает Цицерон свое мрачное суждение. Цезарь еще хуже Суллы, поскольку, в отличие от последнего, у него не было даже «добрых намерений».

Переоценке подвергается и гражданская война. Это — победа худших. «Твое время», — обращается он к сыну, — «попало на ту войну, во время которой одна сторона в изобилии имела злодеяний, другая же была несчастлива» (Cic. De off., II, 13, 45). Как и раньше, Цицерон проявляет ностальгию по господству помпеянцев. В конце звучит финальный аккорд. Цезарь открыто объявляется тираном, а его убийство считается оправданным (Ibid., III, 4, 19; 6, 32).

Таким образом, в «De officiis» звучит основное обвинение в адрес Цезаря как «тирана», подавившего «свободную республику». Очень скоро формулируется и второе: Цезарь шел к власти с самого начала своей деятельности и был как раз той зловещей фигурой, которая медленно, но верно подтачивала благополучие государства и общества, пока последние не стали его жертвой.

Уже в I Филиппике он рекомендует Антонию помнить об участи Цезаря (Cic. Phil., I, 14, 35) и говорит (еще один миф!) о ненависти народа к диктатуре и о том, что он рукоплескал статуям Помпея, трибунам-диссидентам и самим заговорщикам (последнего точно не было) (Cic. Phil., I, 13, 37). Конечно, подчеркивает Цицерон, он всегда относился с долей недоверия к изъявлению народных эмоций, но здесь «рукоплескали все… высшие, средние и низшие» (Ibid., I, 15, 35).

Во II Филиппике содержится уже более развернутая и, как хочет показать Цицерон, более объективная характеристика покойного диктатора. «Он отличался умом, одаренностью, памятью, образованием, настойчивостью, умением обдумывать свои планы, упорством. Вступив на путь войны, он совершил деяния, хотя и бедственные для государства, но все же великие; замыслив царствовать долгие годы, он с великим трудом, ценой многочисленных опасностей осуществил то, что задумал. Гладиаторскими представлениями, щедрыми раздачами, играми он привлек на свою сторону неискушенную толпу; своих сторонников он привязал к себе наградами, противников — видимостью милосердия. К чему много слов? Коротко говоря, он, то внушая страх, то проявляя терпение, приучил свободных граждан к рабству» (Cic. Phil., II, 45, 126). В V Филиппике Цицерон обвиняет Цезаря в стремлении к царской власти и ставит в один ряд с Цинной и Суллой. «Помню я Цинну, видел Суллу, затем и Цезаря — ведь все эти трое, после того, как Л. Брут освободил государство от власти царей, имели больше власти, чем все государственные органы» (Cic. Phil., V, 17).

Не будем комментировать противоречия в оценках — они скорее говорят о самом Цицероне, чем о предметах его рассуждений. Такого рода расхождения весьма характерны для великого оратора, который на протяжении всей своей деятельности постоянно занимался приведением в соответствие своих собственных, подчас весьма различных оценок. Подборке взаимопротиворечащих и взаимоисключающих высказываний Цицерона можно посвятить самостоятельное большое исследование, равно как и попытаться дать ему самые разнообразные объяснения. Можно пытаться оценить это с позиций строгой морали и говорить об общечеловеческой нравственности, можно, как это часто делается, внести некую категорию морали «политической» или объяснить все «постоянно меняющейся политической ситуацией», «государственной необходимостью» или просто тем, что он был «живым, эмоциональным человеком». У нас нет возможности (да и желания) вступать в дискуссию, обязан ли политик или администратор подчиняться общим правилам морали, или у него есть некие «особые» критерии. Мы исследуем только развитие образа Цезаря и обнаруживаем, что Цицерон стоит одновременно у истоков практически всей мифологии, «цезарианской» и «антицезарианской», начиная от трудноуловимого телеологического мифа, о котором пишет С.Л. Утченко, и заканчивая мифом о демагоге, развязавшем войну и ставшим тираном, уничтожившим республику и ввергнувшим народ в рабство. Цицерон явно следовал модели греческих тиранов и можно сказать, что в эти моменты он был гораздо более искренен, чем тогда, когда восхвалял галльские успехи Цезаря или его политику милосердия. Теперь оратор вероятно, высказывал свою «субъективную» правду, в которую он, несомненно, верил, но говорил ли он всю правду и всегда ли он думал именно так? Некоторые дополнительные характеристики дают нам письма Цицерона, по большому счету, исполненные той же негативной тенденции отношения к Цезарю как к демагогу, авантюристу, военному диктатору и тирану, но вносящие ряд интересных конкретных деталей.

Тема образа Цезаря в письмах Цицерона прекрасно разобрана С.Л. Утченко, и нам остается лишь повторить некоторые из его выводов, внеся в них несколько частных дополнений. Мы согласны, что письма прошли определенный отбор и даже «редакцию» и едва ли адекватно отражали мысли и чувства автора. Вместе с тем, будучи более камерным жанром, они не требовали той цельности и литературной завершенности, которые были необходимы для публичного выступления. Вместо «великого полководца» или «демагога и тирана», перед Цицероном был конкретный Юлий Цезарь, с которым его связывало многолетнее знакомство, множество других людей, конкретные деловые и политические интересы, общие вкусы и разногласия, симпатии и антипатии, научные споры и литературное творчество. Среди близких Цицерону людей были откровенные враги Цезаря (Катон, Лентул Спинтер, Домиций Агенобарб, позже он дружил с Брутом и Кассием), а среди окружения Цезаря — люди, которых оратор искренне ненавидел (Кальпурний Пизон, Габиний, Ватиний и особенно — Марк Антоний). Вместе с тем (об этом заботились оба политика) они всегда были окружены людьми, игравшими роль общих друзей и даже конкретных посредников (Авл Гирций, Панса, Оппий, Бальб, Матий, Требаций Теста, а иногда и Квинт Цицерон и Тит Помпоний Аттик).

Впервые Цезарь появляется в письмах в конце 61 г. (Cic. Att., I, 17) причем, негативная тенденция нагнетается постепенно. Цицерон достаточно спокойно пишет о намерениях Цезаря баллотироваться в консулы, а в середине июня 60 г. сообщает о своей приверженности Помпею и даже подумывает о сближении с Цезарем (Cic. Att., 1, 20; XI, 1, 6). Эти колебания продолжались до декабря, когда Цицерон получил через Бальба предложение о союзе с триумвирами (Ibid., II, 3). Тем не менее, в 59 г. он явно выступает как враждебная сила, твердо встав на позицию оптиматов. «Эти», «эти популяры», «те, у кого в руках все», «властители», «цари», «надменные цари» (Cic. Att., II, 5, 1; II, 18; II, 19, 1; II, 21, 3) все эти издевательские и уничтожающие эпитеты звучат, быть может, еще сильнее, чем развернутые инвективы речей и трактатов. Цицерон был возмущен тем, что Цезарь помог Клодию перейти в плебеи (Cic. Att., II, 12 а), а в описании борьбы вокруг аграрного закона в апреле — июле 59 г. он горячо болеет за Бибула и его сторонников, постоянно поносит триумвиров (включая Помпея) и, наконец, сетует на гибель государства после принятия закона (Cic. Att., II, 15; И, 16, 1; 17, 1; 18, 1–2; 19, 2–4; 20, 4; 21). «Все погибло», — такими словами встречает он принятие закона, а в октябре в красках описывает дело Веттия (естественно обвиняя во всем Цезаря) и его провал (Ibid., II, 24). Впрочем, с июля 59 г. звучит и другая тема: в перспективе был трибунат Клодия, и Цицерона крайне волнует поиск союзников и желание обеспечить хотя бы нейтралитет триумвиров. К осени он снова сближается с Помпеем (Ibid., II, 23) и теперь вплоть до самого времени изгнания, в письмах Цицерона звучит навязчивая идея о поддержке последнего. Цицерон оценил то, что Цезарь попытался протянуть ему руку помощи, и долго обдумывал, принять ли ему его предложение стать легатом в Галлии (Cic. Att., II, 18, 3). Обещания оптиматов и Помпея, чью поддержку он ценил значительно больше, убедили оратора отклонить это предложение.