Солдатами не рождаются - Константин Симонов

– А для похоронной два раза не надо. Не окажись с тобой рядом Авдеича – сидел бы писал сейчас похоронную твоей мамаше. Веселое дело.

– Не думал, что вам донесут.

– Не донесут, а доложат. Повторите!

– Доложат.

– Вот так! Иди. И скажи спасибо, что не при бойцах выволочку получил. В другой раз не пожалею. Автомат свой забери. Он мне не нужен, тем более грязный.

Высокий взял из рук Синцова автомат и вышел, на ходу обиженно дернув плечами.

Синцов повернулся к Тане и увидел, что она лежит с открытыми глазами.

– Давно не спите?

– Нет, только что. – Она села. – Кого это вы так?

– Нашего Рыбочкина, адъютанта. Беззаветный парнишка, но приходится воспитывать.

Таня улыбнулась:

– Так сказали о нем, словно вам самому пятьдесят.

– А на войне сам себе иногда кажешься старше, чем есть, – без улыбки сказал Синцов и, бросив руку за спину, не глядя подвернув под себя кресло, сел напротив Тани. – Ты даже не представляешь себе, как я рад тебя видеть!

– Он крепко стиснул ей руку, кажется, хотел задержать, но отпустил.

Впервые сказал ей «ты». Раньше никогда не говорил. Хотя мог бы давно. Даже когда шли из окружения и когда потом тащил ее с Золотаревым – все равно все на «вы». И он, и она ему: «Иван Петрович». С Золотаревым на «ты», а с ним – на «вы».

Она смотрела ему в лицо и молчала.

– Надолго к нам?

– В принципе отпускная до завтра, до утра.

– Значит, ночуешь у нас при всех обстоятельствах. А утром проводим тебя.

«Да, при всех обстоятельствах… – подумала она. – Обстоятельства простые – взяла и пришла к тебе, и никуда не хочу от тебя уходить…» Она посмотрела на него так, словно сказала все это вслух.

– Я узнала про ваших товарищей. Они оба живы и поправлются.

– Спасибо огромное! Видели их? – снова перешел он на «вы».

– Нет, узнала через других. Так до сих пор все и сидела со своими немцами. Только сегодня в шестнадцать закончила их эвакуацию и прямо к вам.

– Молодец! – Он снова крепко стиснул ей руку и снова отпустил.

«Ясно, молодец! – улыбнулась она самой себе. – Теперь вижу, что оба хотели этого. А сделала я».

– Скажи мне, который час? – Она наконец тоже впервые сказала ему «ты».

Он посмотрел на часы.

– Двадцать один ровно.

– Хочу умыться. – Она встала, огорченная тем, как мало остается времени.

– А может, вообще хочешь помыться после этого их госпиталя? – спросил он. – Особых условий у нас нет, конечно. Но все же чулан плащ-палаткой завешен, таз дадим и чайник с кипятком – все, что в силах.

Она ничего не ответила, только радостно кивнула, и он, отдернув плащ-палатку в изголовье своей койки, достал из-под подушки и протянул ей полотенце.

– Чистое.

– Что у вас тут готовится? – Она кивнула на стол.

Она только теперь, когда встала, заметила, что на столе кругом стоят приборы – тарелки и кружки, а посредине еще что-то, накрытое газетами.

– Решили немного отметить, что Паулюса в плен взяли и в батальоне у нас тоже сегодня одно событие…

Она уже знала об этом и от Левашова и от Ильина и ждала, что он сейчас скажет ей об этом сам, но он не сказал.

– В общем, собрали понемногу и пайкового и трофейного. Так и так собирались тебя будить, чтобы вместе.

– А я не задержу вас? – спросила она, взмахнув полотенцем.

– Ничего, подождем.

– Я быстро.

Они вместе вышли в соседний подвал. Теперь там за столом у телефона сидел не Ильин, а этот длинный, которого отчитывал Синцов.

Он поднялся и, стоя у стола, с любопытством смотрел на Таню.

– Чего стал, знакомься, – сказал Синцов и, когда Рыбочкин подошел и поздоровался, спросил его: – Где Иван Авдеич?

– Вышел куда-то.

– Я покажу, где помыться. А ты зови Ильина и Завалишина. Будем ужинать.

Синцов пошел вместе с Таней, но в это время затрещал телефон, и Рыбочкин крикнул вдогонку:

– Товарищ капитан, вас!

Синцов вернулся и, беря трубку, кивнул Рыбочкину:

– Сходи, покажи!

«Девятый на проводе», – услышала Таня, выходя вместе с Рыбочкиным, громкий и, как ей показалось, встревоженный голос Синцова. Услышала и подумала: «Неужели его куда-нибудь вызовут?»

Синцова никуда не вызвали. Когда Таня вернулась, все уже сидели за столом и ждали ее.

– С легким паром! – сказал Завалишин, усаживая ее между собой и Ильиным, напротив Синцова.

Она кивнула и улыбнулась Завалишину. У пего было такое же заспанное доброе лицо, как и тогда, в прошлый раз, и те же очки, с одним треснувшим посередине стеклом.

– У вас, можно сказать, настоящая баня. Я даже голову вымыла.

– Настоящую баню для всех и вся подготовим, когда с фрицами закончим, – сказал Ильин, – а пока кто как ухитряется, в зависимости от обстановки и характера. Иван Петров, например, – он кивнул на Синцова, – каждое утро до пояса снегом, а Рыбочкин если через день за ушами потрет – и на том спасибо!

– Ладно тебе! Я его и так сегодня расстроил. – Синцов взял флягу и налил Рыбочкину первому.

Сначала выпили за главное сегодняшнее событие – за пленение Паулюса, а потом, как выразился Завалишин, «за трофей нашего батальонного масштаба». Рыбочкин, обращаясь к Тане, порывался рассказать на высоких нотах, как действовал при этом командир батальона, но Синцов не дал, так махнул на него рукой, что Рыбочкин на полуслове замолчал. Тане даже стало жаль его: после того, как она слышала выговор, полученный им от Синцова, ей показалось, что Рыбочкин хотел, превозмогая обиду, из принципа отдать должное совершенному без его участия подвигу капитана, а ему не позволили и снова обидели. Она вообще была полна добра к этим людям, которые, как ей казалось, каждый по-своему любили человека, к которому она пришла.

– А теперь выпьем за Таню, – вдруг сказал Синцов, поглядев ей прямо в глаза. – И вы все выпейте за нее, ребята, потому что я ее очень люблю.

И кто-то сказал что-то еще, пока он смотрел на нее, и, кажется, все выпили, и она тоже выпила, не поглядев в кружку, и, пошарив по столу, взяла сухарь и закусила, и сухарь очень громко хрустнул на зубах.

А Синцов все еще смотрел на нее. И лицо у него было молодое и веселое. И она не могла вспомнить, говорил ли он когда-нибудь при ней «ребята» тогда, в сорок первом, в окружении. У нее вдруг навернулась слеза от мысли: почему они не встретились с ним раньше, до Николая, до войны, до всего, что было потом в ее жизни?