Жанна – Божья Дева - Сергей Оболенский

Он уверовал в Бога, притом совершенно церковно, – а примерным сыном Церкви не стал. Но в «мистерии жизни – призвания – святости – страстей самой великой святой, когда-либо бывшей на земле» он нашёл такое христианство, какое обычно не снится причёсанным и благоразумным чадам Церкви, такую преображающую силу, какой за глаза достаточно для взрыва всех приличных перегородок, сооружённых для защиты разумного мира от дуновения Неизречённого.

Пеги, несомненно, пришёл бы в ярость, если бы ему сказали, что она для него – просто образ, которым пользуется поэт для выражения своих собственных переживаний и представлений (да и сомнительно, чтоб можно было к «пророку Пеги» прилагать само наименование «поэт»). Он на неё «смотрел» – «смотрел» так, что даже, по признанию позитивистских историков, он в «Мистерии Любви Жанны д’Арк» показал её образ с точностью непревзойдённой. И поэтому все вариации основной темы Пеги – это всё пересказы той вести, которой во всей полноте, всей своей личностью и всей своей жизнью является Жанна д’Арк.

Основная, центральная, единственная тема Пеги – это непрерывное воплощение, ежеминутное выявление вечного во временном, участие активной человеческой воли в преображающем акте Божества, – необходимый ответ человечества на вочеловечение Сына Божия. Но это и есть Жанна д’Арк.

Её имя, повторяющееся у Пеги почти в каждом стихотворении, в этом стихотворении не названо; но только человек, безотрывно смотревший на неё, мог это написать – на Западе в XX веке.

Ничего другого быть не могло: всматриваясь в Жанну с настоящей любовью, нельзя не понять, что у неё речь идёт о преображении всего естества во всей его совокупности. К этой тайне космического преображения Жанна вплотную подвела Пеги. И неудивительно, что космическое значение Жанны с особой ясностью увидел в нашу эпоху другой человек, который был к этому подготовлен влиянием Иоахима Флорского.

Леон Блуа не жил Жанной так, как Пеги; поэтому, вопреки некоторой видимости, он внутренне был, вероятно, менее болен тем своеобразным «комплексом правды», который она излучает; так же, вопреки видимости, его католицизм был гораздо более официален, и в самой его книге о Жанне раздражает конфессиональная узость, швыряющая по всем адресам слова «heretique» и «schismatique», с которыми следовало бы обращаться поосторожнее после того, как они стояли на плакате, привешенном к одному гипсовому эшафоту. Но немалый след Блуа оставил после себя именно потому, что кроме официального католицизма XX века в нём был и «старый иоахимитский огонь». Это и дало ему возможность понять нечто чрезвычайно существенное, чего ни один позитивистский историк понять бы не мог: в чём сама Жанна видела свою собственную сущность.

Совершенно очевидно: свою собственную сущность сама Жанна видела в том, что она «девушка» (незапятнанная), «девушка-служанка» и «дочь Божия». Что это означает в конечном счёте, она не расшифровывала никогда – вероятно, не расшифровывала и перед самой собою, потому что вообще очень мало думала о себе. Но если это расшифровать, то можно получить только то, что получил Блуа. Если угодно, получается «миф», но от всех мифов XIX–XX веков «миф» Леона Блуа отличается тем, что он только раскрывает и развивает собственное представление Жанны.

Вот что получилось у Блуа:

«В самом глубоком мистическом смысле настоящая женщина, единственная женщина не может не быть девой, и совершенная девственность есть ковчег Святого Духа». И Жанна «была идеалом Женщины, которого никогда не понял и не поймёт ни один поэт, – настолько он превосходит наши понятия».

«Изумление, вызванное Жанной у всех её современников, – ничто по сравнению с тем изумлением, которое христианский мир, так долго не желавший её знать, переживёт тогда, когда ему откроется наконец вся сверхъестественность этой невероятной судьбы».

«С самого начала всё обетовано Женщине и Женщиной всё должно свершиться. Между нею и Святым Духом – такое сродство, что по-человечески их можно не различать, и трудно не думать, как некоторые мистики, что Третье Царство, т. е. торжество Параклета, будет добыто Той, о Ком сказано, что «она будет смеяться в последний день».

Тем самым огненная любовь и жертва Дочери Божией есть единственный настоящий ответ на слова Христа: «Огонь пришёл Я низвесть на землю; и как желал бы, чтобы он уже возгорелся».

«Она – женщина, она – дева, ей нет двадцати лет, – продолжает Блуа, – и самое имя её означает освобождение. Освобождение людей кровью Христа, освобождение Христа огнём. Через голову веков Иисус с высоты Своего креста звал Жанну д’Арк, и Жанна д’Арк, умирая на своём костре, ответила, произнеся имя Иисус, и прося воды, т. е. символ Отца, Чьё Царствие должно же прийти в конечном свершении».

Я думаю, что освобождение Христа Жанной д’Арк в ходе всемирной истории совершилось даже в более точном смысле, чем сам Блуа это думал или был готов допустить: когда она на кресте не отвернулась от распятия, как отвернулся Джордано Бруно, но сама попросила принести ей образ Распятого, взяла Его в свои руки, покрыла Его поцелуями и «нежно» прижала к своей груди, она Его вырвала из рук некой силы, которая старалась Его полонить, обволакивая Его образ ледяным резонёрством, жестокостью, лжесмиренным рабским лукавством, пошлостью (одним из самых опасных орудий сатаны), наконец бредовыми страхами, порождёнными фактической клеветой на Него Самого.

С книгой Леона Блуа мы уже в области эсхатологии. Но сама Жанна тоже всю жизнь жила в эсхатологии. И со времени публикации книги Блуа эсхатологические мотивы хлынули в современный мир в довольно внушительном объёме.

В разгар Второй мировой войны человек, совершенно несносный для всех своим «комплексом правды», выразил, мне кажется, с предельной ясностью это основное эсхатологическое напряжение нашей эпохи:

– Учёные, философы, государственные деятели – пойдите все вон. Теперь нам требуется только одно: святые.

И не только одно и то же имя – всё то же – повторяется всё время в этом «Послании к англичанам» Бернаноса: всё «Послание» пронизано иоанническим духом – духом Жанны, и святость, которую Бернанос не переставал призывать, есть святость иоанническая – святость Девушки.

Позднее, опять же в посмертно опубликованных письмах Бернаноса к Аморозо Лима:

«В апологии церковных властей, в послушании, говорите вы, – безопасность. Да ведь сама эта формула – безопасность – до безобразия противна Евангелию. „Христианская жизнь, милый друг, есть всегда огромнейший риск, а вовсе не благочестивое ловченье“».