Можно и нельзя - Виктория Токарева

В коридоре за низкими столиками на красных плетеных стульчиках сидели люди — курили и разговаривали, беспечно поводя руками. Некоторых он видел здесь по году и больше. Когда подошел Федькин, все замолчали, и он понял, что говорили о нем.

Федькин хотел пройти дальше, в свой кабинет, но не сделал этого. Сел на красный плетеный стульчик, стал хлопать себя по карманам — искать сигареты.

— Ну? — живо спросил Лесин, который сидел напротив. — Сказал им? — Лесин почему-то перешел на «ты».

— Сказал…

— Ну? — участливо спросили остальные.

Федькин разочарованно щелкнул языком. Вид у него был расстроенный.

— Так сразу ничего не добьетесь, — объяснили остальные.

— Так сразу ничего не добьешься, — подтвердил Лесин. — Пробивай!

* * *

Есть люди, которые ничего не знают. Спросишь их: что такое аксиома? — думают. Есть люди, которые что-то знают, а чего-то нет. Фараон знал все: аксиома — это истина, не требующая доказательств. И нечего доказывать. Надо усваивать опыт прожитых поколений, а самому пользоваться их выводами.

Две параллельные прямые не пересекутся, сколько бы мы их ни продолжали. И нечего продолжать.

От перестановки мест слагаемых сумма не изменится. И нечего перестанавливать.

Был Фараон худой и прямоугольный, как пенал, и, когда его окликали, медленным движением поворачивал голову вправо или влево — в зависимости от того, с какой стороны к нему обращались. Он поворачивал только голову, а плечи оставались на месте, и в этот момент действительно походил на Фараона, каким его изображали на старинных фресках: фасовое положение плеч, профильное — головы.

Может быть, именно за это его прозвали Фараоном, а может, за то, что когда-то в молодости был женат на учительнице истории древнего мира. Жена давно ушла, а прозвище осталось.

Фараон сорок лет проработал в школе — преподавал математику в старших классах.

Сколько он себя помнил, он все время учил и так привык к этому, что не мог остановиться.

В школе, как известно, существует пятибалльная система. У Фараона была своя система: он считал — на пятерку знал только составитель учебника, на четверку знал сам Фараон, а его ученики знали на тройку и на двойку.

Может быть, потом, в дальнейшей жизни, они получали более высокие оценки, но эта их дальнейшая жизнь была скрыта от Фараона. В его памяти они все оставались троечниками и двоечниками. Посредственностями.

Время шло. Ученики становились взрослыми людьми, у них вырастали свои дети — новые троечники, а у тех — свои. И когда Фараон шел по улице, знакомой до последней трещинки в асфальте, ему казалось — вся эта улица и следующая, весь город населен посредственностями, которые все знают посредственно или не знают ничего.

В магазине была длинная очередь, преимущественно из учениц довоенного и послевоенного выпуска. Сразу после войны ввели раздельное обучение, и Фараон работал в женской школе.

Очередь стояла криво, как синусоида. Все болтали на посторонние темы, а толстая продавщица Фомина громко ссорилась с Тимченко, которая стояла в очереди первой.

Когда на пороге появился Фараон, стало тихо. Все задвигались, вытянули руки по швам и молча выстроились в затылок друг другу.

Фараон подошел к прилавку, строго посмотрел на Тимченко. Тридцать лет назад она была троечницей и симулянткой, все уроки математики просиживала в медицинском кабинете. Сейчас Тимченко была кандидат наук, сама составляла учебники по математике, но в обществе Фараона казалась себе троечницей и симулянткой.

— Что тут у вас за базар? — строго спросил Фараон.

Фомина хотела ответить на поставленный вопрос, и Тимченко тоже хотела ответить, поэтому заговорили они одновременно.

— Не все сразу. Поднимайте руки!

В очереди поднялось несколько рук.

— Тимченко! — вызвал Фараон.

— Я говорю: дай мне полкило мяса, только без костей, — заторопилась Тимченко. — А она говорит: если хочешь без костей, бери масло…

Фомина тянула руку, навалившись животом на прилавок, подскакивая от нетерпения.

— Фомина!

— Всем дай мясо, а кости кому? Они думают…

— Вывод! — перебил Фараон. Он экономил время.

В очереди переглянулись.

— Покупатель и продавец должны быть взаимно вежливы! — выкрикнула с места выскочка Робинзон. Она стояла в самом хвосте очереди, держала за руку маленькую девочку.

— Закрепим пройденный материал, — предложил Фараон. — Тимченко, Фомина, начните сначала…

— Дайте мне, чтобы на второе, — ласково начала Тимченко, устанавливая между собой и Фоминой кратчайшее расстояние.

— Пожалуйста… — шепотом подсказала выскочка Робинзон.

— Если ты будешь вылезать, я вызову родителей твоего мужа, — предупредил Фараон. (Прежде он вызывал ее собственных родителей, но последние пять лет они ходить отказывались, ссылаясь на занятость.)

— Дайте, пожалуйста… — исправилась Тимченко.

— На второе нет — только на первое, — взаимно вежливо откликнулась Фомина.

— Нет, так отрубите.

— А откуда я вам отрублю, от себя? — ласково поинтересовалась Фомина.

— Можете от себя, — разрешила Тимченко. — На вас, между прочим, много лишнего мяса, особенно с боков…

— Опять! — не выдержала Фомина и с упреком посмотрела на Фараона. — Опять намекает, будто я себе ворую. Я что, похожа на воровку?

— А ты думаешь, у воров какие-нибудь особенные лица? То же самое: два глаза, два уха. Вполне может быть такое, как твое…

Очередь с пристальным интересом стала глядеть на Фомину. Фомина яростно покраснела, в глазах у нее заблестели слезы.

— …и как твое. — Он ткнул пальцем в лицо Робинзон.

Та польщенно захихикала.

— А я? — ревниво спросила бабка Маня. Ей тоже хотелось быть не хуже других.

Когда-то бабка Маня говорила, что любит уставать. Если она в конце дня устала, значит, хорошо поработала и день не прошел даром. Сейчас она ничего не делала, но все равно очень уставала к концу дня.

— Ты не похожа! — Фараон пренебрежительно махнул рукой.

— Да… — огорченно согласилась бабка Маня. — Совсем от еды отвернуло. Никогда со мной такого не было.

— Восемьдесят лет тебе тоже никогда не было.

— А жить-то все равно охота, — извинилась бабка Маня.

Фараон развел руками.

— Мало ли что кому охота? Всякая переменная величина стремится к своему пределу. И нечего сопротивляться.