Вавилон - Маргита Фигули

— Прекрасно! — Глаза Кира повеселели. — Прекрасно! Элос не обманул наших надежд. Мой Устига избрал себе достойных преемников. Мой Устига… несчастный… Что нового проведал о нем Элос? Сикара, тебе доносят о нем наши лазутчики из Вавилона. Что с моим Устигой, с моим возлюбленным Устигой?

Сикара молчал, будто у него отнялся язык.

Предчувствуя недоброе, царь вскричал:

— Он мертв? Неужто Набусардар дерзнул предать его смерти? Отравил гаомой или пронзил его сердце копьем? За это я сровняю Вавилон с землей!

— Он еще жив, но дни его сочтены. Устига умирает в борсиппском подземелье. Если тебе дорога его жизнь, повелитель мира, как можем мы отойти от стен Вавилона на всю зиму? Устига не дождется весны, не доживет до нашей победы.

— А дочь Гамадана тоже в Борсиппе?

— Да, она живет во дворце Набусардара, просвещеннейший из царей. Говорят, она подобна богине. Недаром, о, недаром перед ней не устоял даже Устига — муж, сильный духом.

— Слыхал я от Забады, что и она его любит, крепко любит моего Устигу. Но и того, другого, тоже любит, а женщины часто поступают опрометчиво, когда страсть разрывает их сердце надвое. Говоришь, она подобна богине… Когда мы вступим в Вавилон, позаботься о том, чтобы доставить эту девчонку в мой гарем. Или… — царь запнулся, — прямо в мой шатер… Не для меня, нет, для Устиги моего возлюбленного. Человека легко прельстить красотой, ею нетрудно совратить и душу царя… Ты полагаешь, Сикара, чувство Устиги столь сильно, что он способен простить ей измену?

— Мне это неведомо, великий мой повелитель. Одно могу сказать — за измену Нанаи уже поплатился жизнью ее отец, старый Гамадан.

— Что ты приказал с ним сделать? — испугался Кир.

— Я приказал сжечь его заживо.

— Да простит тебя Ормузд, но суд над ним ты должен был предоставить Устиге, как я предоставляю ему суд над нею.

Сикара опустил голову в знак раскаяния.

— Сожалением дела не поправишь; в другой раз, прежде чем что-либо совершить, хорошенько подумай, чтобы не просчитаться. Это относится ко всем, — заметил царь и напутствовал военачальников призывом беспрекословно выполнять приказания Гобрия, как если бы это были его собственные приказания.

Оставшись наедине с доблестным, верным и рассудительным Гобрием, Кир сказал:

— Я утаил от подчиненных тебе военачальников свои замыслы. Не сомневаюсь в их преданности, но демоны неустанно сеют зло в умах человеческих. А значит, возможна измена. Одному тебе я доверяю вполне. Итак, слушай, мой храбрый Гобрий. Каналы, которые мы расчистим, понадобятся нам не для зимовки, а для отвода воды из Евфрата. Спустив воду из той части русла, что проходит через город, мы выберем удачный момент и по дну реки незаметно проникнем в Вавилон. Думается, самое подходящее для этого время — осенний праздник Сбора плодов. Отступление нашей армии из-под стен Вавилона халдеи наверняка сочтут признаком нашей усталости и бессилия. Через расположенных к нам эсагильских жрецов надо будет тайно передать условный наказ Элосу. Халдеи наверняка обрадуются нашему уходу. Тогда Элос и другие лазутчики постараются побудить халдеев праздновать победу над персами в день Сбора плодов. Пусть они раздразнят людей, пусть напомнят им о вкусе вина и жирного воловьего мяса; пусть, играя на их слабостях, разожгут у них аппетит и соблазнят пиром. Пусть еще раз вскипит Вавилон песнями, плясками и весельем. Пусть предается он необузданным утехам, которые лишат его сил и разума. Когда час пробьет, Элос снова известит нас стрелой. Под покровом ночи мы без труда проникнем в город и овладеем им… Вот, мой верный Гобрий.

— Царь! — в восхищении воскликнул Гобрий и, упав перед Киром на колени, прижался лбом к его мечу.

— Да, вот так, Гобрий… Не будем терять ни минуты. Каналы надо успеть очистить до праздника. Мы победим Вавилон, мы скоро победим.

— Я никогда в этом не сомневался, мой повелитель, властелин мира!

— Зато меня, признаться, начали одолевать сомнения и отчаяние. Но я полон решимости продолжать борьбу. А теперь ступай и исполни мою волю.

С той поры часто можно было видеть Гобрия верхом на закованном в броню коне. Халдейские воины с куртин наблюдали за непонятными приготовлениями другой стороны. Армия Кира поспешно снималась с позиций, всюду царила суматоха.

Набусардар перешел с Имгур-Бел на наружную стену. Скакун Гобрия словно летал по воздуху, едва касаясь копытами земли и горделиво запрокинув голову. Его длинный пышный хвост развевался по ветру, доспехи жеребца сверкали в ослепительном сиянии дня, и каждая бляха излучала золотой блеск.

На голове у широкоплечего всадника красовался шлем с пышным, как павлиний хвост, султаном.

Вызывающее украшение на голове Гобрия, а также смелость, с какой он гарцевал под халдейскими стрелами, раздражали Набусардара. Он вскинул было лук, чтобы пронзить его стрелой, но, подумав, решил поступить иначе.

Он давно помышлял отомстить Гобрию за смерть Наби-Иллабрата. Более удобного случая нельзя было и придумать. Сейчас он бросится за ним вдогонку с целым отрядом, захватит врасплох и объявит, что боги призывают его в свои владения. Он настигнет Гобрия и оборвет нить его жизни. Сейчас или никогда!

Гобрий не ожидал нападения.

Вылетев из ворот во главе большого отряда латников и конников, Набусардар понесся прямо к цели. Словно смертоносная стрела, мчался он в своей боевой колеснице. Не успели персы опомниться, как он оказался лицом к лицу с Гобрием. Обнажив меч, Набусардар сильным взмахом занес его над врагом. Мгновенье — и тот был бы повержен. Но Гобрий с неменьшим проворством отразил удар. Звон булата, отменного, дамасского булата, сотряс воздух. А со всех сторон уже летели грозным смерчем персидские всадники. Поняв, что попадает в окружение, Набусардар, отбиваясь мечом, сделал попытку отступить. Но, прежде чем он успел оторваться от Гобрия на сколько-нибудь значительное расстояние, отряды сошлись и разделили их узким клином. И Гобрий и Набусардар оказались под защитой своих воинов. Чем дальше, тем непреодолимее становилась живая преграда между ними. Набусардар потерял всякую надежду приблизиться к своему противнику. Кровь вскипела в Набусардаре, «сейчас или никогда!» — сверлило его мозг. Лицо заливало потом, от жары перехватило дыхание. Зоркие, орлиные глаза Набусардара неотступно смотрели туда, откуда доносилась команда его соперника. Он так жаждал смерти Гобрия, что его даже не радовала стойкость собственных воинов. Ни груды изрубленных вражьих тел, ни превосходство халдейского отряда — ничто не могло его утешить. Он упрямо подстерегал подлого гутийского наместника, на выручку которому тем временем подоспели свежие силы.

Под натиском персов халдеи начали медленно пятиться. Они порубились на славу и отступали, гордые собой. Один Набусардар стоял в своей боевой колеснице, сжигаемый бессильной яростью. Что из того, что они захватили в плен несколько носатых персидских военачальников, ему хотелось заполучить в свои руки самого Гобрия — живым или мертвым!