Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии - Уильям Манчестер

Со временем положение отца Кома в лагере стало еще более сложным. Он не мог выполнять своего религиозного долга. Ему следовало бы соборовать умирающих католиков и выполнять некоторые другие обряды, в которых нуждались его единоверцы, но охранники не разрешали. Заключенные не раз обращались с просьбами о разрешении для отца Кома, но всякий раз ответ был отрицательным. Наконец, начальник вызвал его к себе и заявил, что ему запрещается выполнять его религиозные обязанности под страхом «высшей меры наказания». Но в Эссене католицизм был очень распространен, и некоторые охранники исповедовали католическую веру. Угрозы начальника лагеря произвели на них очень неприятное впечатление, и они по секрету рассказывали об этом отцу Кому. Один из охранников дал ему четыре марки, сообщил свое имя и попросил молиться за него, а другой подарил маленькое распятие. Но официальное отношение к «номеру 137» оставалось неизменным.

Ночь бомбардировок 23–24 октября была самой хлопотной в священнической миссии отца Кома. В ту ночь (и в последующие сорок восемь часов) никто не мешал ему провожать в последний путь людей, которые умерли от ран, полученных во время бомбежек. Охранники обходили дымящиеся руины лагеря, а уцелевшие узники на два дня были переведены в убежище в десяти метрах от этих развалин. Потом всех, кто мог ходить, отправили в Неерфельдшуле. Заключенные надеялись, что там будет лучше, но они ошиблись. Как вспоминает священник, «и этот лагерь был окружен колючей проволокой и постоянно охранялся вооруженными часовыми… Оказалось, что здесь даже хуже, чем было в Дехеншуле. Изнурительный подневольный труд, скудная плохая пища, полное отсутствие даже элементарной гигиены, не говоря уже о настоящей медицинской помощи, приводили к тому, что умирали десятки заключенных, которые в этих условиях не могли получить самого необходимого».

Были здесь и новые для заключенных неприятные моменты. В лагере имелось официальное лицо, исполнявшее телесные наказания. Были и карательные визиты немецких мастеров, недовольных работой кого-то из рабов в дневные часы. Позаимствовав хлыст у охранников, визитеры начинали избивать «провинившихся». Среди таких жертв оказался и Фердинанд Тильтген, в прежнее время – один из помощников губернатора провинции в Люксембурге.

К этому времени отца Кома сделали денщиком фон Бюлова. Это была унизительная служба, но она давала священнику больше возможностей вести свой дневник (к сожалению, рука ему изменяла, и сам он с трудом разбирает некоторые места в своих записях). Отец Ком надеялся понять психологию такого человека, как Бюлов, одного из приближенных Круппа, чтобы лучше осмыслить суть той мрачной системы, под властью которой оказались сам пастор и его товарищи.

Ему не удалось справиться с этой задачей. Маленький прусский патриций, из рода которого вышли несколько полководцев, государственных деятелей, писателей и композиторов, оставался загадкой для отца Кома: «После одной бомбежки Бюлов вдруг выступил перед нами с речью на прекрасном французском языке. Он обещал нам улучшить питание и условия жизни. Он сказал, что они были не правы в отношении к нам. Он заверил нас, что все эти жертвы во время ночных налетов – не по вине Германии, что причиной их является война, а война была навязана Германии союзниками. Затем Бюлов обратился к нам с предложением изложить свои жалобы, если они у кого-то из нас есть. После стольких ударов, полученных нами, эта внезапная «милость» настолько поразила нас, что мы не знали, что и сказать. Поль Леду нашел бы слова, но он молчал, так как понимал, что нас все равно не считают за людей и жаловаться бессмысленно». И все же выискался один, который принял слова Бюлова всерьез. Бельгиец по фамилии Декун сообщил, что охранники, сами будучи голодными, воруют скудную еду, положенную заключенным. Бюлов, явно уязвленный, быстро ушел, и сразу после его ухода Декуна отвели к исполнителю телесных наказаний (хотя его жалобу признали обоснованной. В документах фирмы есть запись: «По заявлению эсэсовцев старшие чины лагерной охраны воруют сахар, выделяемый заключенным»).

Во время процесса по делу Круппа Бюлов был вторым по значению обвиняемым после Альфрида и понес лишь несколько менее суровое наказание. Вопрос о степени его вины был не простым. Его жизнь заставляет вспомнить историю Фридриха Альфреда Круппа, и вполне вероятно, что его отец, четыре года учившийся хитростям и интригам у Фрица Круппа, мог передать свои знания и навыки сыну. На свой лад шеф заводской службы охраны в 1939–1945 годах был не лучше оберштурмбанфюрера СС Хасселя, второго человека в этом ведомстве Круппа, на которого Бюлов сваливал всю вину во время следствия. Всегда подозрительно, если козлом отпущения становится тот, кто отсутствует. Бюлов являлся главным начальником. Это был умный, хитрый и очень опытный человек. Если и не он придумывал разные интриги, то он, конечно, знал, например, как поступила охрана с открытками бельгийского Красного Креста на Рождество 1945 года. Эту утонченную психологическую пытку отец Ком вспоминает и теперь, как один из самых тяжелых эпизодов своего плена.

Эти открытки распределили между всеми рабами, к их удивлению и радости. Они, конечно, не верили своим хозяевам, но доверяли Красному Кресту и не думали о возможности подвоха. Каждому было разрешено написать на своей открытке письмо из двадцати пяти слов членам своей семьи. Потом охранники собрали открытки, и заключенные думали, что больше не увидят их до наступления мира. Но вышло иначе. Именно пастор – он же слуга Бюлова – узнал о судьбе этих писем. Среди золы в печке, находившейся в помещении для начальников охраны, он обнаружил обгоревшие кусочки открыток, которые заключенные хотели отправить домой. Бельгийцы надеялись просто поздравить родных с Рождеством и сообщить, что они живы. Однако охранники Круппа просто сожгли эти письма. Хуже того, они дали возможность рабам узнать об этом, чтобы каждый понял: в наступающем 1945 году его судьба также объята тьмой, как и прежде.

В конце весны 1884 года одна обнищавшая норвежка постучалась в двери виллы «Хюгель», но слуги старого «пушечного короля» велели ей уходить. В тот же вечер она написала письмо самому Альфреду. Видимо, тяжелое положение чужестранки тронуло его, и он направил ее послание Пиперу, дав ему указание выплатить ей тысячу марок: «Я только что получил письмо одной норвежской дамы, которую отсюда выгнали. Возможно, она сознательно врет, но, может быть, она действительно была неблагоразумной, и ее семья отказалась от нее. Она пишет, что бросится в Рейн. Может быть, она – пустой человек, но и в этом случае не исключено, что ее можно спасти и сделать полезным членом общества. Прежде всего надо избавить ее от угрозы голодной смерти, безумия или от того, что она предастся пороку. Нужда не знает закона».

С тех пор заботливость Круппов стала семейной гордостью, темой для официальных биографов семьи, а также для авторов многочисленных брошюр, выпускаемых компанией. Но пришло и такое время, когда правнук того Альфреда не только не оказывал помощи беззащитным чужестранкам, но и беспощадно эксплуатировал и унижал их, обрекая на гораздо более страшную участь, чем утонуть в серых водах Рейна. Начался быстрый закат Третьего рейха. Источники рабочей силы оскудели, и, поскольку «нужда не знает закона», Крупп стал пользоваться трудом рабынь, включая матерей с маленькими детьми, и в конце концов начал строить частные концентрационные лагеря для детей.