Летописец. Книга перемен. День Ангела - Дмитрий Вересов

– Попса у тебя сегодня какая-то, Эм-Си, – пожала плечами Аня. – И лозунги-призывы. Я не маленькая уже.

«Ха, симпатяшка бейбиборн критикует старую Эм-Си! Не много же ты понимаешь, гёрл», – зашуршала Эм-Си и замолкла, потому что в замке заскребся ключ. А с ними обоими одновременно она никогда не толковала, потому что ее шуршание каждый из них понимал по-своему, то есть как хотел.

Кит вошел и, хорохорясь, заиграл темно-русыми бровями, заиграл ясными своими глазками и даже короткой игольчатой челкой, потому что чувствовал себя виноватым, но причины вины не искал, так как она не была явной, а глубоко копать – лениво и муторно с голодухи. Он достал из рюкзака непочатую бутылку пива, сорвал крышку валявшимся тут же ключиком и, как трубку мира, молча и подчеркнуто торжественно протянул Ане, сжавшейся на стуле так, что свело затылок.

Что же это такое, а? Она осторожно разогнула задеревеневшие ноги, встала, опираясь на стол, и побрела в комнату, обиженно подняв плечи, и Никита услышал, как деловито (все ему нипочем) загудел его «аппарат»: Аня села за свои рефераты. Ни слова не сказав и взглядом не удостоив. Что же это такое, снова-здорово? Холодная война, гонка вооружений, нота протеста и отзыв дипломатического представительства – вот что это такое. Не первый уже раз.

– А как-нибудь попроще нельзя объяснить? Для очень тупых юзеров? – пробормотал Никита ей в спину. И, отхлебнув из отвергнутой, так надо понимать, бутылки, принялся разгружать рюкзак.

* * *

Кит (в определенных кругах Никита исключительно так и звался – Кит), не самый последний из питерских программеров, не зубр пока, но и далеко не лох, в свободное время промышлял в Сети и, потратив энное количество нервных клеток, получал, если свезет, то, что он называл «подарочками» и «бонусами». И сегодня как раз была пятница, день, который Никита отвел для получения заработанного. К пятнице накапливались, сползались квитанции, и он отправлялся на почту за конвертами, пакетами и коробочками. Иногда их было больше, иногда меньше.

А иногда (и даже чаще всего) Никита получал один-два непрезентабельного вида конвертика с не просто недружественным, а явно враждебным интерфейсом. И ясно было, что вскрывать конвертики необязательно и, скорее всего, даже вредно для душевного равновесия, и лучше бы их сразу изодрать как минимум на восемь частей и выбросить в ближайшую урну сразу по получении. Значительно реже, как сегодня например, улов был довольно богат и сулил некоторые надежды. Поэтому ради такого праздничка драная последняя десятка, два рубля мелочью и еще два рубля одной монеткой, подобранные у ларька (кто в пятницу рано встает, то бишь в начале одиннадцатого, тому Бог подает), были потрачены на относительно приличное пивко, а не на Анькин ненаглядный солоноватый «городской» батон или столь же ненаглядные бублики.

Кроме того, пивко было абсолютно необходимо для того, чтобы снять симптомы стресса после встречи с маниакально бдительной старой клушей, что служила в отделе доставки: с клушей у Никиты наблюдалась психологическая несовместимость. Проще говоря, они друг друга на дух не переносили. Клуша, которая звалась Мартой Симеоновной, по сложившейся традиции, удостоила Никиту долгого взгляда, который, по ее мнению, должен был сойти за проницательный. Это означало, что она, держа голову слегка набок, сложила губы домиком, изо всех сил напрягла в бдительном прищуре веки и ненавидящим змеиным взглядом смотрела на Никиту минуты полторы. Потом, уронив на переносицу крашенную, похоже, ярко-голубыми чернилами «Радуга» ветхую завитую челку, столь же упорно гипнотизировала фотографию в Никитином паспорте. Затем снова перевела мутно-стальной взгляд на Никиту.

Закончился традиционный сеанс гипноза, предваряющий получение адресатом корреспонденции, так же традиционно: Никита принялся, повиснув на высокой стойке, бить кроссовками чечетку и исподтишка хамить. Легкое, а при необходимости и средней тяжести хамство, по его мнению, могло служить отличным катализатором некоторых процессов, особенно процессов, касающихся взаимоотношений с особым подклассом человечества, определяемым как работники сервиса.

– Марфа Семеновна, на мне узоры нарисованы или цветы выросли? – вопрошал Никита, склонный, по обоснованному, оказывается, мнению «Минска», к легкому плагиату. – Я так обворожителен, что глаз не оторвать?

– Марта Симеоновна, гражданин Потравнов, а не Марфа Семеновна! По-русски, кажется, написано на бжике!

– На бейдже, Марфа Семеновна, – тяжко и театрально вздыхал Никита, сокрушаясь по поводу некомпетентности почтальонши. – На бейдже, мадам Тюрина. Это когда старческий маразм, тогда бжик. Или бзик? Не напомните ли, как правильно? А то от вашего страстного и проникновенного взгляда у меня в голове помутилось, и перед глазами все так и плывет, так и плывет…

– Не Тюрина, гражданин Потравнов, а Тюрбанова. По-русски, кажется, написано на этом, на бж… А у кого это здесь маразм?!!

– Ну не у нас же с вами, прелестница. Не у меня, уж точно. Я еще слишком юн для маразма. И работа у меня интеллектуальная. Это, знаете ли, спасает. И еще я, знаете ли, желал бы получить, наконец, свою корреспонденцию, затем здесь и нахожусь. Вот уже четверть часа. Я не на свидание с вами явился – женщины-вамп пенсионного возраста, даже если у них волосы, как у Мальвины, не в моем вкусе.

– Вы незаконно все это получаете, – злобно скрипела зубным протезом Марта Симеоновна и была не так уж неправа в своей догадке. – Никто столько всего не получает каждую неделю. Вы мошенник, гражданин.

– Душечка Марфа Семеновна. Вам просто завидно. Но ваше-то дело выдать, что положено по квитанции. И все. А законно или незаконно, мы с прокурором как-нибудь сами за бутылкой пива разберемся, – блефовал Никита (знакомых прокуроров у него, тьфу-тьфу-тьфу, не имелось). – И если я в течение двух минут не получу желаемого, я пойду к вашему начальству и наябедничаю, что вы, мадам Тюрина, превышаете служебные полномочия и нарушаете профессиональную этику, делая далеко идущие нелицеприятные выводы в отношении клиентов. И вас выставят на пенсию, а на нее не проживешь.

– Не выставят, – не очень уверенно, но с достоинством возражала Марта Симеоновна. – Работать-то кто будет? Финтифлюшки без трусов и без юбок? Они наработают. Одним местом.

– Финтифлюшки, grandmaman Марта Симеоновна. И я даже знаю, какая из финтифлюшек, – прошептал Никита, прикрывая для секретности рот ладонью. – Юленька. – И он многозначительно скосил взгляд в сторону окошка, где полыхала рыжая, лихо подвитая челка и огненные губы на пол-лица. – Юленьке до смерти надоело выдавать пенсии. Она предпочитает общаться не с бестолковыми, глуховатыми и раздражительными божьими одуванчиками, а с интересными молодыми людьми вроде меня, – напропалую интриговал Никита. Юленька ему на самом-то деле нисколько не нравилась, особенно ему не нравились ее агрессивно сексуальные остроносые туфли без задников размера этак сорок третьего, которые, очередь ли к ее окошку, не очередь, начинали мелькать в пределах поля зрения Никиты, как только он появлялся в помещении почты.

– Кошка. Кокотка. Падшая женщина – вот кто эта ваша Юленька. Таким не место в почтовом отделении. Таким место в… В портовом борделе, – поджимала губы Марта Симеоновна и семенила, слава тебе господи, за посылочками.