Жизнь волшебника - Александр Гордеев

какая-то не совсем сибирская:

влажная и слишком уж многоснежная. Первому морозцу Роман радуется, как какой-то

неожиданной помощи – с холодильником теперь можно и обождать. Новое «приобретение»

хочется тут же апробировать. Купив сразу двух уток, Роман оставляет их в сенях на окне. Утром,

уходя на дежурство, проверяет качество морозца, потыкав тушки пальцем, и разочарованно

констатирует, что этот холодильник пока не работает. Бедных стылых уток приходится тут же

упаковать в целлофановый пакет, потом – в тряпичную сумку, а сумку зарыть в снег у крыльца.

Иначе они не доживут и до его возвращения с дежурства.

Вернувшись через сутки, Роман обнаруживает развороченный сугроб со следами крупных

собачьих лап. У самого крыльца валяются разодранные сумка и целлофан. Собака, осилившая за

один присест пару уток, посетила хранилище ночью и, судя по всему, откушала тут не спеша. Она

вроде как даже не воровала их, а пришла, угостилась и, не скрывая следов, удалилась домой

через огород. Этой гостьей, без сомнения, была молодая жизнерадостная овчарка соседа-майора.

Только что, когда Роман проходил мимо Захаровых, она с сытым удовольствием облаяла его от

ворот, хотя раньше обычно помалкивала. Благодарила, может быть?

Роман, сплюнув с досады от этого предательского «холодильника», стучит ногой по ступеньке

крыльца, обколачивая снег с кирзачей, и входит в дом.

Нина сидит на корточках у печки со спичками в руках.

– Всё – обворовали нас начисто, – говорит Роман, со скрипом стаскивая у порога мокрые

233

сапоги.

Смугляна, уже зная про ограбленный сугроб, думала, что муж будет расстроен, но, видя сейчас

его неожиданную улыбку и смеющиеся глаза, радостно поднимается навстречу.

– Лает теперь довольнёхонькая, – продолжает Роман. – Чего бы и не погавкать на сытый-то

желудок? Вон, слышишь, как снова заливается на кого-то? Да радостно-то, радостно-то как!

Нина прижимается к его груди, ощущая щекой холодную пуговицу на форменной тужурке.

– Какой же ты хороший у меня, добрый…

– А давай-ка тоже заглотим чего-нибудь.

– Только чай… Уток же нет. Уплыли…

И они снова смеются. Чай разогрет, тугой чёрный хлеб порезан. Они садятся за стол и опять же

слышат знакомый восторженный лай.

– Вон, слышишь? – говорит Роман, кивает в окно. – Нет, но за что же она меня-то, кормильца,

облаяла? Может её ещё и чаем напоить?

Смугляна фыркает с полным ртом. И потом из-за этого небольшого происшествия весь день

выходит у них таким радостным, каких, к сожалению, бывает не много. Да, теперь они уже могут

шутливо и беззлобно называть «несчастной» собаку, сожравшую нешуточные для них запасы.

Теперь, уж хотя бы на питание, денег хватает. Подработки Романа там да там всё же позволяют им

вырваться из полного безденежья. Жаль только, что стать печником так и не удалось: Илья

Никандрович болеет и всё никак не поправится.

Подработка по домам помогла и в другом: со многими хозяевами Роману удалось выгодно

договориться о продуктах. Яйца они покупают теперь у одинокой соседки Зои Тимофеевны, сухой,

узенькой, настолько прокурившейся старушки с пористым лицом, что никотином от неё несёт, как

от бычка из пепельницы или как от губки, напитанной старым загустевшим дымом. Она-то как раз и

растолковала Роману в первый его приезд в Выберино, где живёт Демидовна.

Картошку Роман покупает, само собой, у Демидовны. В один осенний день, придя с утра, чтобы

поменять электропроводку в одном из подразделений её государства, он застаёт хозяйку за копкой

картошки на высокой гряде из лесной земли. Демидовна рада появлению свидетеля, потому что не

поделиться с кем-нибудь восторгом от такого могучего урожая – всё равно что этого урожая не

иметь. Чтобы лучше обозреть гряду, Роман поднимается на две ступеньки лестницы. Ботва

картофельных кустов похожа на кустарник со стеблями толщиной в палец. Демидовна копает лишь

четвёртое гнездо, а рядом с ней уже три полных ведра крупнейшей диковинной картошки: с гнезда

выходит чуть не по ведру! Земля на гряде настолько рыхлая, что Демидовна даже не подкапывает

гнёзда, а просто, ухватившись за ботву, вытаскивает на поверхность всё гнездо и подбирает

вылетевшие картофелины. Потом всовывает руки в податливую почву, как в какую-то квашню, и

выворачивает остатки. Со стороны Роману кажется, что вся земля этой гряды просто нашпигована

картошкой, поднявшись от неё опарой.

– Вот картошечка так картошечка… – даже с недоумением, как от какого-то сюрприза, твердит и

сама Демидовна уже, казалось бы, видевшая за свою жизнь какие угодно картофельные чудеса.

Роману она вручает один из самых впечатляющих экземпляров, чтобы подивить Нину. И та не

верит потом тому, что видит. Смешно смотреть, как чистит потом Смугляна этот «картофан»,

который не удержишь в руке. Он как дыня лежит на столе, и жена скоблит его то с одной, то с

другой стороны. И кто бы мог подумать, что, оказывается, можно объесться одной картошиной на

двоих!

Традиционное утреннее чаепитие заканчивается, пора уже браться за нескончаемые даже

зимой домашние дела.

– Кажется, идёт кто-то, – вдруг говорит Смугляна.

– Где?

– Да вон, в окне мелькнул.

На крыльце слышатся шаги, потом перемещаются в сени, открывается дверь. На пороге

Демидовна.

– Здравствуйте вам, – говорит она каким-то упавшим, тусклым и отчего-то совершенно

траурным тоном.

– Здравствуйте, – отвечает Роман, пытаясь отогнать ненужные мысли. – Нина, давай-ка снова

чайник на плиту…

– Ой, да не до чая мне, – отмахивается Демидовна, – мне надо дальше бежать. Меня же Дарья

Семёновна отправила. Ты, Роман Михайлович, ничего ещё не слышал?

– Нет, не слышал, – отвечает Роман, цепко всматриваясь в гостью и уже догадываясь обо всём.

– Илья Никандрович же помер…

– Когда? – лишь автоматически уточняет он.

– Вчерась. Сёдни его домой привезли. Сейчас дома в гробу лежит, зайди, простись.

– Конечно, конечно, – кивает Роман, чувствуя какую-то твёрдость в сердце, как жемчужинку в

раковине.

– Вот так вот… – задумчиво, несмотря на спешку, произносит Демидовна, словно посыпая свою

234

весть неким порошком душевной горечи.

– А я ведь к нему так ни разу и не зашёл… Дела эти замотали…

– Ой, да в последнее время было не понять: то ли он дома, то ли в больнице лежит. Я уж не

помню, сколько раз его и клали.

Несколько минут после ухода Демидовны Роман сидит и молча смотрит в окно, не осознавая,

что там видит. Вот и нет последнего печника в Выберино.

…Войдя в ограду Ильи Никандровича с воротами, непривычно и жутковато открытыми настежь

так, словно теперь вся прошедшая жизнь старика открыта и доступна без утайки всем, Роман

замечает движение в окне тепляке. Там сидят, пьют чай незнакомые люди, наверное, какие-нибудь

приехавшие родственники Ильи Никандровича. Выходит из дверей и,