Время и боги. Дочь короля Эльфландии - Лорд Дансени

Порхая в воздухе вверх-вниз, вверх-вниз, певчие птицы возвращались к гнездам, огибая болото по пути к родным изгородям; в сторону твердой земли пролетели голуби, спеша устроиться на ночлег в кронах высоких темных дерев; даже отставшие от стаи грачи унеслись прочь; небо казалось пустынным.

И вот новости о появлении чужака разнеслись по болоту от края до края, и бескрайние трясины замерли в предвкушении. Едва путник степенно ступил на яркие мхи, что обрамляют омуты, дрожь пробежала по корням их, и передалась стеблям камыша, и пронеслась у самой поверхности воды, словно блик света, словно отзвук песни, и затрепетала над дальними топями, и, пульсируя, достигла границы колдовских сумерек, что отделяют Эльфландию от Земли; однако не задержалась и там, но потревожила саму границу, и проникла за нее, и дала о себе знать в Эльфландии: ибо там, где великие болота подступают к краю Земли, сумеречная преграда тоньше и не в пример зыбче, нежели в других местах.

И едва распространилась дрожь эта до самого дна, от глубинных своих обителей поднялись к поверхности блуждающие огни, и замерцал их неверный свет над подрагивающими мхами, маня путника за собою, в час, когда на ночлег стаями слетаются утки. Под ликующий, неистовый шум и гул утиных крыльев путник последовал за колеблющимися искрами вглубь болот, все дальше и дальше. Однако же то и дело он сворачивал с намеченной для него дороги, так что какое-то время болотные огни следовали за незнакомцем, а вовсе не направляли его шаги, как водится у болотных огней, – пока не удавалось им обойти путника кругом, и снова оказаться впереди, и опять поманить за собою. Посторонний наблюдатель, если бы таковой оказался в столь гибельном месте в столь темное время суток, очень скоро заметил бы в манерах почтенного путника странное сходство с движениями зеленой курочки-ржанки, когда по весне она уводит за собою чужака прочь от мшистого берега, где, открытые взору, лежат ее яйца. Впрочем, может статься, подобное сходство явилось лишь причудою разыгравшегося воображения и посторонний наблюдатель не заметил бы ничего подобного. Как бы то ни было, в ту ночь в пустынном сем месте никаких наблюдателей и в помине не было.

Путник же следовал своим прихотливым путем, сворачивая то в сторону смертоносных мхов, то в сторону спасительной зеленой земли; неизменно степенною поступью шествовал он, с неизменно важным видом; блуждающие огни роились вокруг него. Но по-прежнему глубинная дрожь, упреждающая болота о чужаке, пульсировала в иле под корнями камыша; и не замирала, как это обычно происходит, едва погибнет незваный гость, но пронизывала топи, словно эхо некой музыки, увековеченной магией; и вот даже в пределах Эльфландии всполошились блуждающие огни.

В мои намерения отнюдь не входит задеть достоинство блуждающих огней, написав нечто, что возможно было бы истолковать как явное неуважение к ним; не следует усматривать в моих писаниях ничего подобного. Однако отлично известно, что народ болот заманивает путников к верной гибели и предается сему развлечению испокон веков; да позволено мне будет помянуть сей факт безо всякого осуждения.

Тогда болотные огни, что собрались вокруг странника, удвоили свои яростные усилия; когда же чужак снова не поддался на их ухищрения и ускользнул, оказавшись уже у самого края опаснейших топей, и, живехонький, безмятежно продолжал путь, и все болото об этом знало, – тогда блуждающие огни более крупные, те, что живут в Эльфландии, поднялись со дна магических трясин и хлынули за сумеречную преграду. Все болото взволновалось.

Словно крохотные луны, что набрались вдруг проворства и дерзости, народ болот замерцал перед почтенным путником, направляя его степенную поступь прямо к краю гибели для того только, чтобы снова повернуть и поманить за собою вспять. А затем, невзирая на исключительную высоту путниковой шляпы и длину его темного плаща, беспечное племя стало понемногу подмечать: под ногою незнакомца не прогибались даже те мхи, что отродясь не выдерживали ни одного путника. И от этого ярость блуждающих огней разгорелась еще сильнее, и все они метнулись к нему; все теснее и теснее окружали они чужака, куда бы тот не направился; и, ослепленные гневом, забывали о хитрости, и лукавые их уловки теряли силу.

А теперь посторонний наблюдатель, затаившийся среди болот (ежели бы он и в самом деле там затаился), увидел бы нечто большее, чем просто путника в окружении блуждающих огней; он заметил бы, что не блуждающие огни манят путника, но сам путник едва ли не ведет их за собой. В нетерпении покончить с чужаком обитатели болот не отдавали себе отчета, что оказываются все ближе и ближе к твердой земле.

Когда же все, кроме воды, стемнело, жители топей вдруг обнаружили, что вокруг – не болота, а поросшее травою поле, и ступают они по жесткому, колючему дерну; путник же уселся на землю, подтянув колени к подбородку и разглядывая блуждающие огни из-под полей своей высокой черной шляпы. Никогда прежде не случалось такого, чтобы путнику удалось выманить на твердую почву хотя бы одного из обитателей трясин, а в ту ночь среди них оказались старейшие и мудрейшие, что явились со своими подобными луне огнями из-за сумеречной преграды, прямиком из Эльфландии. Жители топей в тревожном изумлении поглядели друг на друга и безвольно рухнули в траву, ибо тем, кто привык к зыбким трясинам, тяжело давался каждый шаг на твердой земле. Но вот они заметили, что почтенный путник, чьи блестящие глаза зорко следили за ними из черной массы одежд, – путник этот едва ли крупнее их самих, несмотря на весь свой до крайности благопристойный вид. И в самом деле, хотя незнакомец казался упитаннее и плотнее, ростом он явно не вышел. Кто же это такой, забормотали они, кто же одурачил блуждающие огни? И несколько огней-старейшин из самой Эльфландии приблизились к нему, дабы спросить, как посмел дерзкий заманить на землю таких, как они. Но в этот миг путник заговорил. Не поднимаясь и даже не повернув головы, он воззвал с того самого места, где сидел.

– Народ болот, – вопросил он, – по душе ли вам единороги?

При слове «единороги» в каждом крохотном сердце среди фривольного сего сборища забурлил презрительный смех, вытесняя все прочие чувства, так что обманутые жители топей напрочь позабыли о досаде; хотя приманить блуждающие огни означает нанести им величайшее из оскорблений, и ни в жизнь не простили бы они ничего подобного, не будь память у них столь коротка. При слове «единороги» все обитатели трясин безмолвно захихикали. Это проделали они, заколыхавшись вверх-вниз, словно отблеск маленького зеркальца, направленного дерзкой ручонкой. Единороги! Заносчивые создания не внушали блуждающим огням ни малейшей любви. Пусть-ка усвоят, что с народом болот пристало перемолвиться хотя бы словом, ежели приходишь напиться к их заводям! Пусть-ка научатся относиться с должным почтением к великим огням Эльфландии и к огням меньшим, что освещают трясины Земли!

– Нет, – подвел итог старейшина болотных огней, – никому не по душе надменные единороги.

– Тогда пойдемте со мною, – предложил путник, – ужо мы на них поохотимся! Вы посветите нам в ночи своими огнями, когда мы с собаками погоним их через поля людей.

– Почтенный путник, – начал было старейшина; но при этих словах путник подбросил вверх шляпу, и выскочил из длинного черного плаща, и предстал перед болотными огнями нагишом. И народ болот увидел, что провел их не кто иной, как тролль.