Красные партизаны на востоке России 1918–1922. Девиации, анархия и террор - Алексей Георгиевич Тепляков

Якутский партийный лидер И. И. Барахов писал: «Как в прифронтовой полосе, так и в г[ороде] Якутске, вымогательства, истязания, таинственное исчезновение людей (аресты в масках) стали обычным явлением. Уже в ноябре [1921 года]… выплыли дела двух сотрудников Губчека Боруна[2739] и Корякина (оба уголовные ссыльные рецидивисты) по обвинению их в изнасиловании заложниц, жен скрывшихся якутов, в зверской пытке над ними и над якутами, заподозренными в сочувствии или в поддержке бандитов. Дело это кончилось тем, что Борун просидел несколько дней в тюрьме и был освобожден, а Корякин скрылся». При председателе губЧК А. В. Агееве «…пытки, порки, шомпола, избиения не прекращались», причем Агеев лично избивал даже женщин[2740].

Циркуляром полпредства ВЧК по Сибири от 14 августа 1921 года отмечалось, что повсеместно «арестованные, освобожденные из ЧК, на местах убиваются»; в Минусинском уезде «политбюро, милиция, секретарь укома и начальник гарнизона арестовывают зажиточных крестьян и расстреливают»; в Мариинском политбюро Томской губЧК «все арестованные кулацкие элементы и контрреволюционеры были удавлены». Красный бандитизм процветал и на уровне уездной партийно-советской власти. Канский уком РКП(б) 25 ноября 1920 года обсудил в отдельном порядке ситуацию с массовыми «самочинными расстрелами» в уезде. Характерны вопросы, заданные зампредом Енисейской губЧК Я. М. Банковичем, особенно насчет «технических» аспектов убийств: «Сколько расстреляно, впечатление от расстрелов, кто расстрелянные, техника расстрела?»

Ответ председателя Канского уисполкома и бывшего крупного партизанского командира В. Г. Яковенко не менее показателен: «Ингаш – 5, Нишино – 4, Тасеево, Шеломки и Рождественское – до 60 [человек]. Впечатление самое хорошее. Кто. В Тасеево – [лица] с уголовным прошлым и монахи, в Шеломках – б[ывшие] офицеры и священник, в Рождественском – интеллигенты, часть крестьян-дружинников Колчака и бывшие офицеры и уполномоченные Губкохоза. В Рождественском за селом расстреляны и сожжены. <…> Этим всем саботажникам показано, что с ними много считаться не будут. Эти самочинные действия сделаны комячейками, исполкомом и милицией в контакте». Уком постановил передать дело о расстрелах на рассмотрение губкома РКП(б), отметив, что «ячейки Р. К. П. не могли поступить иначе, так как вопрос стоял в плоскости[:] или МЫ, или ОНИ»[2741].

Партизан И. З. Плеханов вспоминал, что прапорщик Макаров (сексот?) передал в Рождественский исполком сведения о якобы подготовке восстания бывшими белыми офицерами и дружинниками: «В 10 часов вечера сделали налет на Рождественку. Было нас человек 50–60. Окружили нардом, где шел спектакль… арестовали кого надо, посадили. Пятьдесят пять человек их было, было человек пять женщин. [Мы] собрались на заседание и решили терроризировать белых. Выводили, связывали по пять человек. Везли на Кошкину гору и расстреливали. Всех 55 человек покончили. Помню женщину-врача, очень спокойно отнеслась к [своему] расстрелу. В Шеломках человек 15–16 кончили таким же манером»[2742]. По явно заниженным данным суда, в ночь на 7 ноября в Рождественском было вырезано 42 человека, в том числе учительница, священник, счетовод, заведующий внешкольным подотделом… На скамье подсудимых оказалось 128 человек – практически вся местная партячейка. Неудивительно, что власти не рискнули судить по-настоящему такое количество своих сторонников и постановили всех убийц оправдать, поскольку те столкнулись-де с заговором и действовали с точки зрения самообороны[2743].

Из партизан составлялись карательные отряды, всегда готовые наводить «революционный порядок». В декабре 1920 года отряд бывшего партизанского командира И. П. Полстина вышел из Славгорода на подавление восстания крестьян в селе Петуховка, и за расправу с представителями советской власти один из вожаков отряда (Михей Зинченко) самосудно расстрелял арестованных «кулаков»[2744].

В течение большей части того года у Сиббюро ЦК не было никаких сил контролировать формирующийся низовой аппарат; кадры коммунистов для громадной территории оно могло черпать лишь почти исключительно из армии. Член Сибревкома М. И. Фрумкин 27 декабря 1919 года писал А. Д. Цюрупе, что Секретариат ЦК партии не помогает с кадрами: «Политических работников вообще нет. Николай Николаевич [Крестинский] посылает нам „штрафованных“, которых мы должны, по-видимому, исправлять»[2745]. (Население это чувствовало остро. В сводке новониколаевской военной цензуры сохранилась такая цитата из письма начала 20‐х годов: «Массовые аресты, полное игнорирование личности, развал в работе, а работники на верхах все хлестаковцы с примесью Ваньки Каина»[2746].)

Секретарь Сиббюро В. Н. Яковлева тоже была откровенна: «Райкомы, комячейки предоставлены самим себе, живут своей собственной жизнью. Стихийно ростут (так! – А. Т.) ячейки и в деревне. Проезд советского работника, инструктора или члена ревкома, проведенный им митинг рождают ячейку сочувствующих. И она живет сама по себе, так, как она понимает. Высшие партийные организации неделями, месяцами не проверяют ее работы и ее состава… Так до апреля 1920 года партия ведет советскую лишь работу, а не партийную. Она строит соввласть». С апреля Яковлева фиксирует еще один четырехмесячный период, когда идет размежевание партийной и советской работы. Но на местах по-прежнему полное отсутствие партаппарата – только секретари и иногда делопроизводители. Большинство ячеек до осени остаются непроверенными. Лишь во второй половине года большинство губкомов создают работоспособные аппараты[2747]. В условиях Сибири и Дальнего Востока контроль за ячейками и в ходе последующих лет оставался преимущественно формальным.

Уже тогда же, в 1920 году, массовый бандитизм местных властей становился предметом рассмотрения чекистского, военного и партийного руководства ряда губерний. Чекисты забеспокоились первыми, поскольку произвол сельских партийцев, самые активные из которых имели партизанское прошлое, был главным раздражителем для населения. Председатель Бийской уездЧК в июне доносил о том, что «…партийная работа как в городе, а также и в уезде совершенно не ведется, да и вестись она не может, т[ак] к[ак] таковую вести некому… Комячейки… занимаются арестами, обысками, реквизицией, конфискацией, сменой ответственных работников и всевозможными другими действиями… вызывают со стороны крестьян ропот и неудовольствие, чем и пользуется кулачье»[2748].

Начальник Особого отдела 5‐й армии примерно в июле того же года сообщал в Президиум ВЧК, что в Алтайской, Енисейской и Семипалатинской губерниях «много повредили делу… коммунисты из красных партизан, которые, войдя в партию, действовали по-партизански, пересаливали… особенно в области религиозных отношений, создавая совершенно излишнее озлобление крестьян именно против коммунистов, а не против Советской власти». Этот видный чекист подчеркивал: «…весь корень того зла, которое выражается в брожениях и восстаниях местных крестьян, заключается в неумении подойти к ним, в действовании „с плеча“, пересаливании, а также и в прямых незаконных и в корне неправильных действиях, выражающихся… в грубых окриках, топании ногами и т. п., в злоупотреблении властью…»[2749] Заведующий отделом управления Сибревкома в конце 1920 года прямо утверждал: «В основе каждого крестьянского