Смерть консулу! Люцифер - Жорж Оне

несчастная, очутившись в Вене, не имела ни родных, ни знакомых. Вы заменили ей отца и брата, приняли её в свой дом. Если кто-нибудь из людей имеет право обвинять меня за Кристель, то это вы! Я чувствовал неудержимую потребность высказаться перед вами, чтобы вы не судили обо мне ложно.

Эгберт с трудом сдерживал своё негодование, и только мысль о том, что он находится в обществе, остановила его.

— Я вовсе не ложно судил о вас, маркиз, — сказал он с холодной вежливостью. — Этот разговор мне кажется неуместным. Наши принципы слишком расходятся, чтобы мы могли понять друг друга. Я не имею никакого желания судить о ваших поступках.

— Но если какая-нибудь дорогая вам особа спросит ваше мнение обо мне, например, маркиза Гондревилль?..

— Как прикажете понимать ваш вопрос, маркиз Цамбелли? Если это своего рода требование, то я не понимаю, зачем вся эта комедия раскаяния, которую вы разыграли передо мной. Не думаете ли вы, что я очернил вас перед маркизой Гондревилль? Достаточно было указать ей на один факт из вашего прошлого.

— Из моего прошлого? — спросил Цамбелли.

— Разве вы забыли смерть Жана Бурдона? — ответил Эгберт.

Уверенность, что Эгберту известен факт убийства и ему нечего ждать от него пощады, возвратила спокойствие и самообладание маркизу.

— Такого рода обвинения требуют удовлетворения! — сказал он, подняв голову.

— Я к вашим услугам...

В этот момент в саду раздались громкие звуки музыки. Император с императрицей вступили в сад.

В главных аллеях зажглись триумфальные арки, заблестели надписи «Vive l’Еmреrеur» в тех местах, где за секунду перед тем был полный мрак. Ракеты, пёстрые огненные шары, бураки полетели в воздух при громких криках толпы перед дворцом и весёлых возгласах общества, собравшегося в саду.

Под ясным ночным небом, среди зелени деревьев исчезла принуждённость, господствовавшая в зале; казалось, все почувствовали себя легко и свободно в полумраке. Это, вероятно, придало смелость одной даме взять Эгберта за руку и увлечь его за собою. Он мог только заметить, что она в домино. Сделав несколько шагов, они подошли к двери, ведущей в театр. Удивлённый Эгберт очутился на сцене. Лампы были зажжены; всё было почти готово к началу представления. Дероне расставлял пожарных; некоторые из актрис смеялись, указывая друг другу на молодого офицера из-за кулис.

Прежде чем Эгберт успел опомниться, таинственная дама сбросила с себя домино.

— Отвечайте на один вопрос, — сказала она со смехом, — и вы свободны. Скажите: кто я?

— Кристель!.. Зефирина!

— Браво! — воскликнула маленькая танцовщица, хлопая в ладоши. — Значит, я действительно похожа на ту цыганку, которая выбросилась из окна. На известном расстоянии сходство будет ещё поразительнее.

— Что это значит?

— Спросите у Дероне. Я должна изображать в балете цыганку. «Надень коричневую юбку, моё сокровище, — сказал он, — в Австрии все цыганки носят такие юбки, да, кстати, завей волосы. Между зрителями будет один человек, который любил смуглую девушку»... Я убеждена, что это вы, месье Геймвальд.

— Я? С чего это вам пришло в голову?

— Пожалуйста, не отрекайтесь. Вот вы тотчас узнали ту девушку в этом отвратительном наряде. К Зефирине вы всегда были равнодушны.

— По местам! — крикнул режиссёр. — Мадемуазель Зефирина, уйдите за кулисы.

Эгберт едва успел поцеловать ей руку. Дероне увёл его.

Музыканты в это время уже настраивали свои инструменты.

Приятели вышли в сад.

— Я убеждён, что появление мнимой Кристель произведёт потрясающее впечатление на маркиза Цамбелли, — сказал Дероне.

— Напрасно вы рассчитываете на это, — возразил Эгберт. — Он только что сделал мне признание о своей бывшей связи с Кристель и притом самым циническим образом.

— Он всё сказал вам?

— Он сознался в том, что соблазнил несчастную девушку, а потом бросил её. Если действительность не произвела на него никакого впечатления, то что может сделать её бледное отражение на сцене? Он отвернётся и уйдёт, не дождавшись конца представления.

— Я не стал бы спорить против этого, если бы дело шло только о том, что он обманул и покинул девушку. Но тут замешана шляпа, мой друг...

В это время князь Шварценберг подвёл своих гостей к театру. Мария Луиза по знаку Наполеона села на приготовленное ей место. Он сам ещё стоял, разговаривая с графом Вольфсеггом. Праздник не занимал его; в манерах и в выражении его лица можно было ясно прочесть: к чему все эти пустяки и детские забавы! Некоторые из ответов графа Вольфсегга заинтересовали его; он намеренно завёл с ним продолжительный разговор, отчасти из самолюбивого желания расположить его в свою пользу, отчасти с той целью, чтобы в лице графа высказать свою милость к австрийцам.

— Между немцами и мною существует недоразумение, — сказал Наполеон. — Я не желаю ни вредить им, ни уничтожать их национальности. У всех нас только два врага: Англия и Россия. Англичане захватили в свои руки торговлю целого мира и эксплуатируют в свою пользу Европу, Азию и Америку. Я отстаиваю свободу морей. Разве для вас это не имеет такое же значение, как и для французов? С этой целью я совершил поход в Египет и проникну в Индию.

— При этом ваше императорское величество на пути к Гангу выберет Москву промежуточным пунктом...

— Да, это будет удобно во всех отношениях. Мои планы против Англии не удались вследствие неспособности и недоброжелательства людей, которые не могли или не хотели понять меня. Уверяют, что нельзя создать флот за короткое время. Пустяки! Всё возможно там, где есть сила и могучая воля! Но я один; господствуя на суше, я должен быть в зависимости от других людей на море. Поверьте, граф, война с Россией необходима.

— Я сам убеждён в том, ваше величество! — сказал граф тоном, в котором слышалась едва уловимая ирония.

— Россия со своими казаками угрожает новым нашествием. Неудержимо расширяет она свои пределы на юг и на восток. Меня упрекают в стремлении к завоеваниям, но настоящий преемник Тамерлана в Петербурге. С вашей стороны была сделана непростительная глупость — это раздел Польши. Но этого уже не вернёшь. Если Франция и Германия будут действовать заодно, то они могут положить предел алчности русских. В Тильзите и Эрфурте я мог бы разделить мир с Александром I. За обладание Константинополем он пожертвовал бы и своим другом прусским королём и вашим императором. Но я не хочу иметь ничего общего