Розанна. Швед, который исчез. Человек на балконе. Рейс на эшафот - Май Шёвалль

работать в ресторане и не зарабатывать так хорошо.

– Вы не знаете, у Мохаммеда Бусси были какие-нибудь родственники? – спросил Монссон. – Родители, братья и сестры?

– Не знаю. Мы были хороший друзья, но Мохаммед не говорит много. Он очень боялся.

Монссон, смотревший в окно на кучку мерзнувших на остановке в ожидании автобуса людей, обернулся.

– Боялся?

– Нет-нет, не боялся. Как это сказать? Он был не храбрый.

– Ага, понятно, робкий, – сказал Монссон. – И долго он здесь жил?

Турок сел на топчан, стоявший между окнами.

– Не знаю. Я приехал сюда прошлый месяц. Мохаммед уже жил здесь.

Монссон, одетый в теплый плащ, вспотел. Воздух был тяжелым и спертым от испарений восьми обитателей комнаты. Он неожиданно затосковал по Мальмё и своей уютной квартирке на Регементсгатан. Он достал из кармана последнюю зубочистку и спросил:

– Когда вернется фру Карлссон?

Турок пожал плечами.

– Не знаю. Быстро.

Монссон засунул в рот зубочистку, сел за круглый стол и стал ждать.

Через полчаса, когда он бросил в пепельницу изжеванную зубочистку, появились еще два жильца фру Карлссон, однако сама хозяйка все еще отсутствовала.

Вновь прибывшие оказались испанцами, и так как их запас шведских слов был невероятно скудным, а запас испанских слов у Монссона вообще равнялся нулю, он вскоре бросил попытки наладить с ними разговор. Ему лишь удалось выяснить, что одного испанца звали Рамон, а другого – Хуан и что работали они мойщиками посуды в кафе самообслуживания.

Турок лежал на своем топчане и лениво перелистывал немецкий еженедельник. Испанцы оживленно разговаривали, готовясь к вечерним развлечениям, составной частью которых должна была стать девушка по имени Керстин. Она-то и была объектом их разговора.

Монссон часто посматривал на часы. Он решил ждать до половины шестого, и ни минутой дольше.

Фру Карлссон появилась, когда до половины шестого оставалось две минуты.

Она усадила Монссона на свой роскошный диван, угостила вином и принялась сетовать на невыносимую жизнь квартирной хозяйки, у которой много квартирантов.

– Одинокой бедной женщине не очень приятно, когда у нее в доме полно мужчин, – говорила она. – И к тому же иностранцев. Но что еще остается делать бедной несчастной вдове?

Монссон быстро подсчитал в уме: бедная несчастная вдова, сдавая комнату, загребала около трех тысяч в месяц.

– Этот Мохаммед, – сказала она, – остался должен мне за последний месяц. Не могли бы вы как-нибудь уладить это дело? У него ведь были деньги в банке.

На вопрос Монссона, какого она мнения о Мохаммеде, фру Карлссон ответила:

– Для араба он был довольно милым. Обычно они такие грязные и безответственные. Однако этот был вежливым, тихим и производил впечатление человека порядочного; не пил, и девушки, судя по всему, у него не было. Единственное, что, как я уже сказала, он не заплатил за последний месяц.

Как выяснилось, она была хорошо знакома с личной жизнью своих жильцов. Знала, что к Рамону ходит девка по имени Керстин, однако о Мохаммеде фру Карлссон почти ничего рассказать не смогла.

Сообщила, что у того была замужняя сестра в Париже. Она писала ему, однако фру Карлссон не знала содержания этих писем, так как написаны они были по-арабски.

Фру Карлссон передала Монссону целую пачку этих писем. На конвертах имелись адрес и фамилия сестры.

Все земное добро Мохаммеда Бусси уместилось в брезентовый чемоданчик, который Монссон забрал с собой.

Пока Монссон закрывал за собой дверь, фру Карлссон еще раз напомнила ему о деньгах.

– Вот мерзкая карга, – проворчал он, спускаясь по лестнице на улицу, где стояла его машина.

19

Понедельник. Снег. Ветер. Собачий холод.

– Прекрасный свежий снег, – сказал Рённ.

Он стоял у окна и мечтательно смотрел на улицу и крыши домов, едва различимые в белой пелене метели.

Гунвальд Ларссон бросил на него подозрительный взгляд и спросил:

– Это что, какой-то намек?

– Нет. Просто вспомнил детство и размышлял вслух.

– В высшей степени продуктивно. Может, ты поразмышляешь о том, чтобы заняться чем-нибудь более полезным? Применительно к следствию.

– Да, конечно, – согласился Рённ. – Только…

– Чем?

– Да, именно это я и хотел спросить: чем?

– Девять человек убито, – сердито сказал Гунвальд Ларссон, – а ты стоишь и не знаешь, чем заняться. Ты принимаешь участие в расследовании или нет?

– Принимаю.

– Ну вот и попытайся что-нибудь выяснить.

– Где?

– Не знаю. Займись чем-нибудь.

– А ты сам чем занимаешься?

– Сам видишь. Изучаю психопатическую абракадабру, которую состряпали Меландер с профессорами.

– Зачем?

– Сам не знаю. А что, я обязан все знать?

После кровавой купели в автобусе прошла неделя. Расследование не продвигалось вперед, какие-либо конструктивные идеи отсутствовали. Даже ручеек бесполезной информации от общественности начал мельчать.

Общество потребителей и отдельные его граждане, постоянно пребывавшие в состоянии стресса, теперь были заняты совершенно другими мыслями и делами. Хотя до Рождества было еще больше месяца, уже вовсю бушевала рекламная оргия. Покупательская истерия, словно чума, быстро и неудержимо распространялась по украшенным гирляндами торговым рядам. Эпидемия не щадила никого, и от нее нельзя было укрыться. Она впитывалась в дома, проникала в квартиры, заражала и сражала всех и вся на своем пути. Дети плакали от усталости, а отцы семейств залезали в долги вплоть до следующего лета. Узаконенное мошенничество находило себе все новые и новые жертвы. Больницы были переполнены людьми с инфарктами, нервными расстройствами и прободными язвами желудков.

В полицейские участки центра города участились визиты предвестников большого наплыва праздничных клиентов – на сей раз в виде мертвецки пьяных Санта-Клаусов, которых находили в подворотнях и общественных туалетах. На площади Марияторьет два уставших полицейских, пытаясь засунуть пьяного до невменяемости Санту в такси, случайно уронили его в водосточную канаву.

Во время разгоревшегося при этом скандала патрульных взяли в тесное кольцо плачущие от отчаяния дети и разгневанные пьянчуги. Одному из полицейских попали в глаз снежком, отчего тот сразу стал плохо видеть. Он схватился за резиновую дубинку и огрел ею случайного зеваку-пенсионера. Со стороны картина выглядела некрасивой, и у тех, кто недолюбливал полицию, появился новый повод для нападок.

– В любом обществе есть затаенная ненависть к полиции, – сказал Меландер. – Нужен лишь какой-нибудь импульс, чтобы она стала явной.

– Ага, – без особого интереса буркнул Кольберг. – А почему так происходит?

– Потому что полиция – это зло, однако зло, без которого нельзя обойтись, – заявил Меландер. – Все люди, даже профессиональные преступники, знают, что могут оказаться в такой ситуации, когда полиция будет их единственным спасением. Когда вор просыпается ночью, услышав, что кто-то хозяйничает в его подвале, что он будет делать? Конечно же, позвонит в полицию. Однако поскольку такие ситуации случаются редко, то большинство людей испытывают