Дары инопланетных Богов - Лариса Кольцова

Может, он втайне считал меня примитивной? И почему я не хотела радовать его сообщением о ребёнке? Будто это была только моя ноша, моя зона ответственности.

Любовь не стала такой, о какой я мечтала, какую он обещал мне в юности. Я наполняла его жизнь приятностью, интимным удобством. Скука ночей в пустой пирамидальной башне наполнилась сексуальной игрой, выросшая из прошлого страсть не стала чем-то большим, чем обыденная привязанность с его стороны. А с моей? Он был для меня всем, смыслом, дыханием, содержанием дней и ночей. Он осмеял мою просьбу о том, чтобы зажечь нам с ним священный зелёный огонь в Храме Надмирного Света. Он не считал меня кем-то, очень для себя важной и нужной. Он был от меня свободен. Но едва я пыталась скулить о своей неопределённости, он обрывал меня с раздражением.

— У тебя же есть всё. Есть я сам. Чего ты желаешь? Чтобы я поиграл в маскарад? Но я не хочу. Потому что знаю, что и так люблю тебя, и этот твой костёр в чаше ничего мне не добавит.

— Но это важно для меня. Я…

— Чтобы твои подружки увидели тебя в платьице невесты? Тебе важнее быть или казаться? Создавать некий образ о себе для чужих людей или жить реальной счастливой жизнью, как мы с тобой и живём? Или не живём? А спим? — и Рудольф всё превратил в игру, — Эротический сон, как в юности. Ведь моя фундаментальная тут реальность — рутинный поток дней, наполненных работой. И я плыву в этом сером потоке, в котором ныряешь и пыхтишь от желания поскорее доплыть до постели, где меня ждёт мой главный сон, — ему было весело. Мне нисколько.

Я погладила ещё плоский живот и представила сына, похожим на Нэиля. Мы были похожи с ним, а сыновья часто рождаются похожими на мать. Всегда похожими. Бабушка говорила, что все таланты, ум, красота передаются по материнской линии, а по мужской передаются, в основном, родовые неполадки со здоровьем. Поэтому, как бы ни был умён, одарён мужчина, если он хочет талантливого сына, должен искать такую же талантливую женщину. Но часто выдающиеся люди рождают ничтожных сыновей именно из-за того, что на их выдающиеся качества часто налипают женщины определённого свойства, оттесняя тех, кто наделён тонкой и глубокой натурой. Такие люди всегда скромны, горды и не наделены хваткой насекомых или сорных колючек. И этот закон работает и в обратном порядке. Доченьки в папу, сыновья в матерей.

Я представила вдруг тело брата, давно ставшее тленом. Чёрное и ссохшееся, жуткие лоскуты былого сияния, обрывки, изжеванные чёрным зевом земли — матери ли, мачехи ли, но без возврата тем, кто продолжает помнить и любить его былое, сотканное из дыхания небесного светила доброе и бодрое существо…

Рудольф рассказывал мне, что состав человеческих тел вовсе не тот, каков у планет, где они обитают, а тот же самый, из тех же химических элементов, что и звезды. Поэтому мы и буквально сотворены из звёздного света, входящего в соитие с веществом планеты, питающей свои порождения. В существование вечной души я, скорее, хотела верить, чем верила в действительности. Душа — свет, это маленькая капелька, отражающая в себе образ безмерного вселенского океана, в который как в зеркало смотрит Творец, и её нельзя убить.

Из моих глаз полились слёзы, и случилось то, что повторялось с неизбежностью, пограничной с мистикой, — меня обнаружил Антон. Он уж точно считал меня невозможной плаксой. Незаметно сел рядом и заглянул мне в глаза с улыбкой, хотя и вопросительной. — Нэя, ты слишком часто плачешь.

— Нет. Редко. Но всегда попадаюсь тебе на глаза при этом.

Антон бережно дотронулся до моей руки, утешая, — То красное платье принесло нам счастье, — он сиял своей мальчишеской улыбкой.

— Да? — обрадовалась я, — какое?

— Большое и главное. Нэя, ты мой исповедник здесь. Тебе одной я могу сказать всё. Ты всё понимаешь, ты добрая как моя мама. У Икринки будет ребёнок.

— Да? — опять переспросила я глупо. — Рудольф знает?

— Нет, конечно. Зачем ему? Это же наша радость, а не его.

— Но, он же отец Икринки.

— Да что ему за радость, даже если и отец? Он что, обрадуется перспективе стать любящим дедушкой? Если был никаким отцом. Да и… Мне кажется, но это не тебе в обиду, он мнит себя слишком молодым для этого. Икринка пусть сама решает, а я не буду.

— Она не просила тебя о том, чтобы зажечь семейный алтарь в храме Надмирного Света?

— Я хотел, но ей всё равно. А ты считаешь, что надо? Для местных если, чтобы её не обижали. Мне всё равно. Надо, значит, будем зажигать. Забавно, если учесть, что у меня это будет повторно.

— Нет. Не забавно. Важнее этого нет ничего в жизни людей. Я сошью ей новое небесное платье.

— Только пусть шеф ничего не знает об этом. Будет же смеяться. Не скажешь ему? Я, думаю, она будет рада. Девчонки же любят все эти обряды, праздники. Даже у нас на Земле.

— Как ей повезло, Антон, что она встретила тебя. Но ты не прав. Рудольф любит её, думает о ней. Всегда переживает, когда думает о её участи здесь.

— Здесь? Когда родится ребёнок, мы улетим на Землю. Сразу же. — И он мечтательно уставился на розовеющую крону, забыв обо мне, щурясь в небесный перламутр и улавливая в себя струящийся свет. — Франк просил зайти тебя.

— Зачем?

— Он приготовил тебе целое блюдо клубники и ждёт. Но, вообще-то, Рудольф просил Франка обследовать тебя. Его что-то беспокоит в твоём самочувствии. Франк так сказал. Муж просит, пусть придёт.

— Муж? Он назвал Рудольфа моим мужем?

— Ну да. Все у нас так считают.

— Что я его жена?

— Ну да. А кто?

Я почувствовала, как счастливая улыбка стирает все мои прежние мысли.

— Ну и прививку тебе надо сделать, профилактическую. Ты же теперь наша женщина. Жена шефа. От всех возможных инфекций.

— Мне делали. На поверхности, как я приехала сюда.

— Это другое, Нэя. Ну, идём? Я искал тебя специально.

Галопирующее счастье. «Надолго ли оно у тебя»?

Мы с Антоном пошли по направлению к «Зеркальному лабиринту». Вся моя неподъёмная тяжесть свалилась с меня, я почти бежала за Антоном, еле успевая за его шагами. При этом я ещё и успевала гордиться собой перед встречными людьми. Ведь я жена, а не какая-то обслуга, как намекала мне Лата-Хонг. Или наложница, как сообщила она же при нашей последней ссоре, взаимно позорной и несдержанной с обеих сторон.