Дары инопланетных Богов - Лариса Кольцова

Но я всё равно постаралась сшить ей великолепное платье. Просто потому, что не люблю делать плохо, украсив стразами, как она и хотела. Эля отнесла ей платье на дом. Лата радовалась, прислала мне подарок в знак примирения. Это было чудесное бельё, тонкое и дорогое. Она даже угадала мой размер. Даже Рудольфу я понравилась в этом белье, хотя он быстро всё стащил с меня и куда-то засунул, чтобы я не вздумала спать в нём. Я не любила спать обнаженной, а он ворчал, что крючки и кружева ему мешают. Я упрямо наряжалась. Он как-то сказал, — Ты идёшь в объятия сна, как в свой Храм Света. Кто тебя там ждёт?

Сразу же, когда мы спустились в один из подземных уровней, нам встретился Рудольф. Он обнял меня, увлекая в сторону от Антона.

Он и потёрся о мою щеку, — Приходи после Франка ко мне в мой отсек и жди там. Будем отдыхать вместе.

Я потёрлась о него носом, во мне всё пело от счастья, каждая составляющая меня клеточка напевала свою ноту. Он был обряжен в оранжевую рубашку с бронзовым отсветом и чёрным непонятным рисунком. Наряд делал его экзотичным, каким он, впрочем, всегда и казался, но столь яркий я видела впервые. От этого Рудольф казался праздничным, и я лизнула его в шею, давая понять свою радость от предстоящего свидания. Он засмеялся, его глаза нескрываемо ласкали меня. Я решила, что мои сомнения — чепуха. Он любит меня, и всё, что нас ожидает, будет прекрасно, как и всегда. Только навещу Франка и сразу к нему.

— Сегодня я постараюсь сделать тебя особенно счастливым, — сказала я полушёпотом, и он, не обращая внимания на Антона, прижал меня к себе. В руках уже было нетерпение, и я уловила его настолько остро, будто стояла без одежды.

— Поспеши, Фея-бабочка, — он отстранил меня, давая понять, чтобы я шла к доктору, а сам сделал знак Антону остаться, имея намерение о чём-то ему сказать. Пока мы миловались открыто до неприличия, Антон стоял с отсутствующим лицом.

Я и впрямь полетела к доктору как бабочка, подгоняемая его влюблённым взглядом и будто утратившая человеческий вес от своего счастья. Так на незримых крыльях я и вспорхнула к доктору, видя, как отсвет моего счастья упал на его лицо. Доктор даже рот приоткрыл от моего вида. Но он и никогда не скрывал своего восхищения мною.

— Прилетела, райская птичка? — спросил он, — Ах, Нэя, знала бы ты, что стала причиной грехопадения старого затворника. Когда я увидел тебя впервые, я ожил, и из замшелого пня полезла молодая поросль. Мох отшельничества с меня сполз, ты не заметила это? А Рудольф заметил! Ну что, говорит, старый пень дал крепкий и отчаянно молодой побег вверх? А? Ну и насмешник, хотя и угадал. У вас, говорит, доктор, всё написано на лице, как у всех откровенных и искренних людей. Вы изменились, помолодели. Это правда?

— Да, — согласилась я, хотя никогда не изучала Франка и не могла заметить особенной разницы. Франк и Франк. Каким был, таким и остался. Но им виднее, они тут всегда вместе.

— И вот я как молодой человек гулял по вашей столице. Сколько лет пропало в тоске. И напрасно! Жизнь проходит быстро. Я благодарен тебе, моя волшебница, что очнулся от анабиоза. Вылез старый жук из-под слежавшихся мхов. Хочешь, расскажу какую милую и добрую женщину я там встретил? Не будешь ревновать?

— Буду, — засмеялась я, радуясь и его хорошему настроению, и своему ожидающему меня близкому счастью. Если бы скромный доктор мог знать, какие фантазии распирали сейчас моё воображение, если бы он, хоть краем глаза увидел, на что я способна, если хочу любить так, как сейчас. И как мне невыносимо ждать даже это жалкое время своего вожделенного женского торжества над Рудольфом. Даже не представляю себе, как он выдержит всё, что я изобрела в долгие ночи вынужденной разлуки и своей любовной тоски. Для него. Что понимала в нём примитивная Азира, умея лишь вертеть задом и извиваться змеиным телом? Испорченная зазнайка, она не понимала значения тонкого интеллекта и творческой фантазии для воздействия на такого сложного человека как Рудольф, человека со звёзд. Грубый её и механистичный, заученный секс для животных, месящих пыль у её подмостков, не значил для него ничего. Она и понятия не имела, что сексуальный центр у мужчин, если он человеческий, спрятан в душе, а не в том месте, к какому она привыкла прикасаться бесчувственной, хотя и натренированной рукой.

— Доктор, в чём же заключалось ваше грехопадение? В том, что вы увлеклись женщиной Паралеи? Вы считаете нас неполноценными? Если своё увлечение считаете падением?

— Всё не так. Но объяснять долго. Я гулял по бульвару, не знаю, как называются у вас такие места, — длинная бесконечная аллея, усыпанная алыми листьями. Редкий день этого грустного сезона, когда не шёл дождь. Я увидел женщину, собирающую опавшие листья. Вначале я не отделил её от местного пейзажа. Её платье было заткано такими же пунцовыми листьями. Вышивка загадочная по, буквально голографическому! подобию окружающей природе вокруг. И это уникальное одеяние переливалось, как и сама туманная атмосфера, окутавшая город после дождя. А волосы женщины сливались с тёмно-красноватыми стволами. Я практически налетел на неё в своей задумчивости и отшатнулся. Мне показалось, что она соткалась прямо на моих глазах. Удивительная оптическая иллюзия. Знаете, есть такие игры, когда предлагают из общего фона природы выявить живое существо, которое имеет способность к мимикрии. Я рассмеялся, поняв это. — «Вы Флора»? Она не поняла меня, но улыбнулась приветливо. «Зачем вам листья»? — спросил я, — «если в них уже нет жизни»? Она ответила: «Но её образ сохранён в них». «И что вы будете с ними делать»? «Я», — ответила она, — «выглажу их горячим утюгом, но через бумагу. Они высохнут и не сморщатся, не утратят своего цвета. После этого я аккуратно приклею их черенками к ветке и поставлю её в красивый сосуд, прозрачный. Они надолго сохранят образ уже утраченного своего дыхания и трепета. Ведь новые листья уже не будут ими, я как бы продлю их существование, хотя оно будет отражено лишь во мне». Тут я вступил с нею в полемику. Я ответил, что если представить невозможное, наделив каждый конкретный лист сознанием, то при отпадении его от дерева, вся информация о нём остаётся в дереве. И именно дерево наделяет каждый лист его структурой, его растительным своеобразием. То есть, каждый новый лист на месте отпавшего будет тот же самый,